Он приказал щедро одарить Бердея и, выждав немного после того, как тот удалился, послал за своим оружничим.

   — Хочу доверить тебе, Василий, дело особой важности, — сказал великий князь. — Помнится, ты крепко сослужил мне во время Ахматова похода, а ныне грядёт последний час нашей борьбы за избавление от басурманской власти. Собирайся-ка большим моим послом в Крым, грамоту свези хану и подарки, поговори насчёт ярлыка супротив наших врагов. А ещё повидай моего старого друга Менгли-Гирея, узнай, здоров ли и не соскучал ли по крымскому трону, да ещё вызнай, в какую сторону мой старый друг глядит. И если соскучал он и на нас глядит, то помоги ему. Отбери добра какого надо, людишек расторопных — и с Богом!

Видя, что Василий не торопится уйти, он спросил:

   — Может, не понял чего?

   — Государь! Я в твоей полной воле, — быстро заговорил тот, — только окажи великую милость: прикажи вызволить твою племянницу Елену с монастыря и отдать мне в жёны.

   — Вот те на! Ты хоть слышал, о чём я тебе тут толковал? — воскликнул великий князь. — Слышал, да, видно, не понял. Я ведь не репу велел тебе посадить.

   — Не гневайся, государь! Всё сделаю по твоему слову: кого куда надо, того и посажу. Только ханов много, а невеста одна. Супротив сердца не пойдёшь, сам, поди, знаешь.

Помолчал Иван Васильевич и уже другим голосом спросил:

   — У отца-то испросил благословения?

   — Когда же? Он теперь в Белоозёрской вотчине, туда и в три дня не поспеешь.

   — А что великая княгиня?

   — Гневается... Так сделай милость, заступись.

   — Невеста-то хоть согласна или тоже не поспел?

Ответить на этот вопрос Василию не пришлось — под звуки тарелей в палату стремительно вошла София. «Вот и все», — уныло подумал Василий, ожидая полное крушение своих надежд. Но София прошла мимо, даже не повернув головы.

   — Иоанн! — Голос её зазвенел натянутой струной. — Господь услышал наши молитвы и распростёр свою благодать. Я... я... — она чуть-чуть наклонилась, — я собираюсь стать матерью.

Иван Васильевич вздрогнул: не ослышался ли? Но, увидев торжествующий вид жены, понял, что не ослышался, и тогда, уже не сдерживая ликования, преклонил колени и уткнулся в златотканую парчу её платья.

Меж государями наступило прежнее согласие. Порешили они Елену простить и отдать Василию в жёны, но до возвращения того из Крыма держать в монастыре. Василию приказали спешно собираться в дорогу и взять с собой всех, кого посчитает нужным. Он выпросил к себе в помощники Матвея, а тот уговорил прихватить пушечного мастера Семёна, чтобы вместе, как и семь лет назад, творить у басурман волю московского государя.

Грозным бывает Русское море. Высоко вздымает оно свои волны в непогоду — кажется, отверзаются тысячи белозубых пастей, чтобы поглотить жертву в бездонное чрево. Но люди сумели приспособиться к его норову. Они построили крепкие корабли, основали богатые города, и укрощённое Русское море перестало быть грозным. Зато в тысячу раз грознее оказался татаро-монгольский смерч, пронёсшийся по его берегам, — он разметал корабли и разрушил города. Запалённые монгольские кони радостно рванулись к большой воде, но та пришлась им не по вкусу, они презрительно фыркнули и помчались дальше на закат, к сладким дунайским водам.

В красивых и обильных дунайских долинах недоставало, однако, привычного степного простора. Нагулявшийся конь должен возвратиться к своей привязи — так издавна говорилось у монголов, и они повернули коней в родные степи. Их возвращение уже не было столь кровавым. Тихий отлив оставляет после себя лужицы — на морском побережье стали возникать поселения полуоседлых татарских беев, наложивших тяжёлый ясак на покорённые народы. Золотоордынские ханы понимали: чтобы завоёванное не растекалось между пальцами, нужно крепко сжать кулак, и замыслили объединить осевшие на южной окраине отдельные татарские юрты. Более всего преуспел в этом знаменитый хан Узбек. Для завершения своих начинаний и в благодарность Аллаху он решил построить мечеть, которая должна была не только содействовать обращению в ислам далёких подданных, но и символизировать новое, на этот раз духовное торжество над покорёнными народами. Место для строительства было выбрано подальше от осквернённых неверными больших приморских городов, в тихом, малоприметном посёлке Солхат, получившем новое название Крым.

Посёлок стал быстро расти. Вслед за мечетью построили мусульманскую школу — медресе. Появились свои грамотеи, на перекрёстке караванных путей работы им доставало. Для остережения грамотеев и торговцев понадобилась тюрьма — зиндан, а для возвышения новой власти — дворец ханов. Центральную часть обнесли крепкой каменной стеной по образцу цитаделей в соседних Кафе и Судаке. Богатым и сильным становился Крым, его правители всё более тяготились опекой золотоордынского хана, и в 1443 году Крымский улус стал самостоятельным ханством. Первого крымского хана Хаджи-Гирея искупали по обычаю предков в молоке сорока белых кобылиц, но тот не довольствовался этим, а по совету соседей из Великого Литовского княжества венчался на царство. Венчание происходило в той самой мечети, которую построил хан Узбек как символ вечности золотоордынского владычества. Пути Аллаха тоже оказались неисповедимы.

Четверть века правил новый царь спокойно. Все несчастья свалились на голову его сына, Менгли-Гирея. Сначала налетел смерч с юга — пришлось покорно склонить голову перед могущественным турецким султаном. Покорность понравилась, и султан оставил его на ханстве. Затем гроза пришла с северо-востока. Тут уж одной покорностью дело не обошлось, и на крымский трон уселся племянник Ахмата Джанибек. Менгли-Гирей был заключён в зиндан, а затем сослан в Кафу, где и содержался под стражей.

В каждом правителе народ выделяет обычно какую-либо черту, чтобы отличать его из ряда подобных. Красивые и Хромые, Щедрые и Скупые, Добрые и Сварливые мелькают по историям разных стран. И если бы Джанибеку суждено было остаться в народной памяти, то его бы наверняка наделили прозвищем Алчный. Все помыслы нового хана направились на то, чтобы выжать как можно больше денег с населения. Недели не проходило, чтобы не вводился новый налог. В их изобретении Джанибеку не было равных. Когда оказалась обложенной вся движимость и недвижимость, он принялся за усовершенствования. Поголовный налог на скотину был заменён сначала налогом с каждого уха, а затем с каждого соска. Можно себе представить, в каком накладе оказались владельцы свиней и прочей живности, которую Господь не обидел по части предметов нового ханского обложения. Подобным образом дробились и торговые пошлины, так что торговать иным товаром стало себе в убыток.

И вот некогда богатый край начал быстро хиреть: вырубались виноградники, резалась скотина, свёртывалась торговля. Страшна чума и гибельна война, но плохой государь хуже их обеих. Разорившиеся крестьяне, торговцы и ремесленники множили число бродяг, однако судьба несчастных Джанибека не беспокоила, ибо заботы по их попечению он передал своему брату Нурдавлету, а тот — тюремщикам и палачам. Сделав брата своей карающей десницей, Джанибек постепенно передал ему всю власть, оставив за собой удовольствие придумывать новые налоги. Сам он почти безвыездно жил во дворце ханов, возлагая на Нурдавлета самые разнообразные и даже деликатные поручения. За свою излишнюю доверчивость он в конце концов и поплатился.

В 884-й год хиджры[21], когда стада откочевали на зимние пастбища, Нурдавлет был послан к аргинскому бею, дочь которого готовилась стать пятой женой Джанибека. Юная красавица покорила сердце Нурдавлета. «Этот бутон должен распуститься в моём сосуде», — сказал он себе. Но сказать мало. Закон монгольской ясы запрещал воинам ссориться из-за пленниц, а ханам — из-за жён. Только одно право признавал закон: право сильного. Вида не показал Нурдавлет, договорился о ханской свадьбе, но про себя решил, что если уж хочет стать аргинский бей ханским тестем, то пусть будет им, а какое имя у хана — дело второе. Быстро прошла зима, приближалось время весеннего отёла, а с ним и свадьбы. Загодя съезжались гости, и у многих под праздничными одеждами скрывались боевые ярыки. Крым, Кафа, Судак и их окрестности заполнялись военным людом. На первый взгляд в этом не было ничего необычного, ибо весенние праздники, а уж тем более ханская свадьба, всегда сопровождались гуляньями и военными играми. На это и рассчитывал Нурдавлет, стягивая своих подручников. Он хотел накануне свадьбы взять Джанибека под стражу, объявить себя ханом и мужем дочери аргинского бея, а затем казнить брата, дабы не оставлять у его приверженцев напрасных надежд. Для ареста Джанибека следовало отыскать вескую причину. Разорение края, ненависть людей, ограбление старейших родов — всё это было слишком ничтожно, а главное — затрагивало извечные основы ханского владычества. Прежние претенденты на ханский престол обычно не ломали голову и расчищали путь к трону с помощью ножей, но Нурдавлет, мнящий себя просвещённым правителем, не хотел омрачать свадебные торжества траурным обрядом.