Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Распалённые хмелем страсти кипели, один лишь Ольшанский, сохраняя видимое спокойствие, высился неколебимо, как скала посреди бушующего моря. Владения его находились в глубине литовских земель, и разорение им не угрожало. Он готов был стать на сторону московских доброжелателей, но отсутствие из Москвы ответа на ту, прошлогоднюю, грамоту обидело его и удерживало от окончательного решения.

В таком-то положении и застал Лукомский съехавшихся в Белев верховских князей. Поначалу они при нём осторожничали, но хмель, как известно, сторож плохой и забот не хоронит. Вскоре князья снова продолжили спор, тем более что гость вёл себя скромно и ни во что не встревал. А тот поглядывал украдкой по сторонам да прикидывал, как приступить к своему делу.

Московские доброжелатели грудились возле старика Воротынского, претендовавшего на первенство по причине преклонных лет. Кроме того, князь слыл за любомудра, поскольку страдал многословием и выражался таким косным языком, что не всякому удавалось его сразу понять. Он начал вспоминать семейное предание о том, как сто лет назад на Куликовом поле пал сам глава княжеского рода и три его сына. Удалые князья, отправляясь на битву, горячо ласкали своих благоверных, и ласки их не пропали зря. Появившиеся на другой год княжата не дали угаснуть старинной фамилии и завещали потомкам отомстить за гибель доблестных дедов. Воротынский оказался как раз внуком одного из них. В конце довольно утомительного рассказа он распалился, как молодой, вскочил с места и закричал, потрясая сухоньким кулачком:

   — Встанем же вброзе насупротив басурман... сокрушая токмо велеумным смыслом и храбрым ратоборством!.. Не убояся пагуб для животов... Как деды за-ради...

   — Зарядил... — буркнул ядовитый князь Новосильский, — старуху свою перед ратоборством заряди, чтоб совсем как у дедов. — Его сторонники отозвались боязливыми смешками. Громко же Новосильский сказал так: — Ты предков поминаешь, а я о детях думаю. Высунемся до времени, басурмане всю нашу землю разорят, и нечего нам оставлять будет ни детям, ни внукам. Нельзя нам Ахматовой силе противиться.

   — Токмо о собине имеешь в себе помышление, — закипятился Воротынский. — За-ради неё для поганых отверзаешься и в напастях сокрушим...

Его слова утонули в одобрительном шуме. Даже если допустить, что многие кричали лишь затем, чтобы остановить надоедливого старика, дело московского князя имело здесь хорошую поддержку. Лукомский, однако, не унывал: пьяный стол, затеявший общий спор, ещё никогда не приходил к согласию. Страсти действительно всё более накалялись, многие уже начали вспоминать взаимные обиды, говорить в адрес соседей ругательные слова и размахивать руками. Ольшанский хмуро поглядывал на спорщиков.

   — А ты как об этом деле понимаешь? — неожиданно спросил он у Лукомского.

   — Я человек новый, скажу что не так, осердитесь, — притворно вздохнул он.

   — Говори, чего там. Затем и собиралися...

За стулом наступила тишина.

   — Ну так слушайте. Долгие годы хожу я королевским послом к великому князю Ивану. Знаю его, как свою ладонь, и могу сказать одно: коварен, жаден и жесток сей государь. Всякому честному человеку негоже с ним дело иметь...

Застолье всколыхнулось возмущённым разноголосьем.

   — Тихо! — громыхнул Ольшанский. — Сами же просили гостя говорить. Продолжай, Иван Фёдорович.

   — У него все мысли о собственных примыслах и прибытках, но прикрыты высокими словесами. И клюют простаки навроде вас на эти словеса и идут складать свои буйные головы...

   — Всуе, всуе говоришь, — не выдержал Воротынский, — мы не по словам судим, но по непостыдным поступлениям и делам...

   — А дела его все на виду. С иноземными соседями в ссоре. Братьев единокровных так обидел, что они в другую землю потекли. Бояр да князей служилых грабит и в застенки бросает, отцов святых насильствует. Куда больше? Скоро и ваш черёд придёт своих отчин и дедин лишаться, как уже было с Серпуховом и Тарусой.

Помянул про них Лукомский и как соль на рану насыпал. Оба города — центры удельных княжеств, долгое время вели ожесточённые споры, и Иван III, ловко играя на противоречиях, сумел присоединить их к Москве. Действовал он довольно бесцеремонно, чем вызвал в своё время гневное осуждение верховских.

   — Дак когда сие свершение было? — взорвался Воротынский. — Ныне многие из нас за-ради его представительства своей волею хотяще к нему притечь...

   — Не выйдет у них своей воли, — усмехнулся Лукомский. — Иван о таких нашему королю нашёптывает, чтоб тот расправу над отступниками учинил.

Снова взорвались возмущённые голоса: почто, дескать несусветицу несёшь?

   — У Ивана свой расчёт, — продолжал как ни в чём не бывало Лукомский. — Коли добровольцев к себе на службу принимать, так за ними вотчины сохранять надобно, верно? А коли король наш свой розыск по его шёпоту учинит да судом пригрозит, Иван горемыке защиту пообещает, а для того вотчину его к себе заберёт.

Воротынский негодующе затрясся и начал невразумительно возражать. Застольники недовольно зашумели на постоянно встревающего в разговор старика.

   — Держал бы Егорий ворота на запоре! — крикнул Новосильский, который уловил перемену в настроении князей и перестал бурчать под нос.

   — Почто он суесловит? — Воротынский вошёл в раж и «ворота» закрывать не думал. — Я тож могу лукавое слово сказать, хоть о ком.

   — Ты-то могешь, у тебя что слово, то ком, — огрызнулся Новосильский.

   — Я кроме слов и показать кой-чего могу, — прервал Лукомский начавшуюся перепалку. С этими словами он достал грамоту, которую передал Ольшанский Василию для московского государя. — Узнаете?

   — Откуда она у тебя? — встревожился Ольшанский.

   — Великий князь просил меня до короля довести, да я придержал, вас жалеючи.

   — Врёшь! Врёшь! — вскричал Воротынский.

   — Мне не верите, князя Верейского поспрошайте, доводил ли он сию грамоту до Ивана и как она у меня оказалась. И заодно узнайте про его договор с Менгли-Гиреем, где ваши земли на разграбление поганым отдаются.

Лукомский вбивал свою ложь крепкими гвоздями, они были на виду, их можно потрогать. Дело с Серпуховом и Тарусой ещё не забылось; грамота, которую тайно отправили в Москву, — вот она; о договоре с крымским царём тоже наслышаны. И пусть не вяжется одно с другим, пусть прямо не разрешаются возникающие сомнения, Лукомский знал, что рано или поздно чувства возобладают над разумом, и продолжал вбивать всё новые гвозди.

   — Позор Москве! — первым откликнулся Новосильский.

   — Измена! — закричал белёвский князь, за которым знавали слабость везде видеть измену, а вслед за ним содрогнулась вся трапезная:

   — Позор! Долой Ивана! Покарать злодея! Отберём неправедно взятое: и Тарусу, и Серпухов!

   — Братья, братья! А как же агарянского царя побеждение? — Воротынский с болью смотрел на внезапную перемену в настроении верховских князей. — Враг Божий мутит ваше разумение...

Но его никто не слушал.

Глава 11

ОЖИДАНИЕ И ТРЕВОГИ

Слышу — кони храпят,

Слышу — запах

Горячих коней.

Слышу давние песни

Вовек неутраченных Дней.

В.А. Луговской. Костры

В конце мая ордынский отряд отошёл от Оки. Его появление явилось лишь проверкой готовности русских сил и самообладания их руководителей. Сама же Орда ещё только собиралась в свой поход. Великий князь вернул войско с рубежа и созвал Большой совет, дабы обсудить план грядущей войны. Когда теперь двинется Ахмат? Куда направит свой главный удар? Где следует держать русские рати? От правильного ответа на такие вопросы зависели исход войны и судьба молодого русского государства. Члены Большого совета после долгого обсуждения решили так.

Иван Молодой и Андрей Меньшой должны были прикрыть приокский берег от Коломны до Калуги. Им выделялся пушечный наряд для установки на наиболее опасных перелазах через Оку. Рать во главе с Михаилом Холмским, младшим братом известного в прошлом воеводы, и Иосифом Дорогобужским посылалась для защиты левого берега Угры и западных рубежей. Сюда же предполагалось направить войска, обещанные Михаилом Тверским. Эти рати выдвигались ранее всех. За ними с главными силами последует сам великий князь. Он должен будет направиться в Коломну, чтобы преградить Ахмату прямой путь к Москве. Москвичей, составляющих основу главных сил, поддержат владимирцы, суздальцы и рязанцы. Третья волна — ополченцы и верховые воинства (так назывались посланцы северных городов) будут копиться в Москве и использоваться по обстоятельствам: либо для её защиты, если Ахмату удастся просочиться через передовые рати, либо для прикрытия наиболее опасных участков. Все они отдавались под власть Патрикеева.

119
{"b":"594520","o":1}