Прон издал какое-то восклицание, и Андрей пришёл в себя: он, оказывается, начал рассуждать вслух. Прон восторженно заговорил:
— Это ж каким разумом наделил тебя Господь! Прямо не выходя с комнаты всё, как на ладошке, представил. Государь-то и в самом деле поостерёгся: тайную рать супротив тебя в Дмитрове держит да служилых татаровей невдалеке бережёт. А ты, вишь ли, его коварство своим рассуждением сразу же превозмог.
Князь поморщился: он не то чтобы вовсе не любил лесть, просто в привычном окружении это делали более тонко. Он даже посмотрел внимательно: не насмешничает ли проходимец? Но Прон смотрел чистыми и блестящими от восторга глазами, пожимал в недоумении плечами, приговаривая:
— Это ж надо, какой разум!
— Так говоришь, знаешь, где моя казна закопана? — спросил Андрей.
— Знаю, знаю... Если, конечно, вор не перепрятал.
— Но-но, полегше, князь всё-таки.
— То не князь, а грязь, тьфу на него. Такого человека перелукавить восхотел, уму непостижимо.
— Ладно, поедешь со мной, авось сгодишься, — сказал Андрей, и Прон снова бухнулся ему в ноги.
В тот же вечер к Борису был послан гонец с приглашением в Углич, а вскоре он к сам отправился туда. 5 февраля братья встретились и начали обсуждать сложившееся положение. Борис был настроен решительно. Он стоял за немедленную размирку со старшим братом, предлагал двинуться на Новгород и обратиться за помощью к королю. Андрей, который, не в пример Борису, рисковал не разорённой вотчиной, а богатым уделом, колебался.
— Нашёл, о чём жалеть, — убеждал его Борис. — Иван всё одно наши земли к рукам своим несытным приберёт не сегодня, так завтра, а король тебе даст вотчину побогаче.
Его поддерживали лишившиеся родовых имений новгородские бояре:
— Отомсти, князь, за наше поругание, а мы тебе на всякое дело совет и опора.
И все вокруг призывали к выступлению. В народе жила тяжкая память о недавнем разорении новгородской земли. Она проявлялась в многочисленных песнях и сказах, нынешний стук топоров служил для них печальным втором. Что ни день, приходили новые известия, расцвеченные изощрёнными небылицами. Говорили о поголовном истреблении крикливых новгородцев и заселении тамошней земли бессловесными чудью и чудками, о посылке в Углич государевого войска для поимки всех беглецов и наказания великих князей, о решении польского круля взять их под свою защиту. Находились самовидцы, уверявшие, что великокняжеских братьев увезли для расправы в Москву. Тогда взбудораженная толпа бежала к кремлю и требовала показать князей. Люди ползли по ступеням дворца, хватали вышедших за сафьяновые сапоги, целовали полы охабней и кричали:
— Ведите на злодея, не оставляйте нас сиротами! Выйдем все в литовскую землю, лучше под чужим королём жить, чем под своим кровопийцем.
Андрей недовольно морщился:
— Много, погляжу-ка я, здесь ратоборцев, причём каждый воевода знает, куда идти и кому отдаваться.
— Вот и веди, — наседал Борис.
С наступлением масленой недели в княжьем дворце был устроен большой пир. Борис и его приспешники, которые поначалу придерживались строгих угличских правил, теперь разошлись повею: рты нараспашку, языки на плечах. Кто в Литву хочет подаваться, кто с немцем на унию тянет, кто в Новгород и Псков зовёт, благо великокняжеских войск там немного. Послушал Андрей пьяные выкрики — не останови, всё дело загубишь, — и крепко ударил о стол.
— Будя! Собирайтесь в поход, через два дня выступаем!
Застольники опешили, потом зашумели единым гвалтом:
— Вот это верно! Пойдём в Литву, устроим Ивану великую укоризну!
— Не в Литву, а в Москву! — крикнул Андрей.
— А и верно, чего мы в той Литве не видели?
Пьяным-то воякам сейчас всё равно куда, лишь Борис в недоумении пялился на брата:
— Кака Москва? Пошто переменился?
— Ничего, ничего, — успокоил его Андрей, — вели готовить обоз да рассылать призывные письма: надобно всех охотцев к себе приветить. И гляди, чтоб хмелем более не баловаться...
Углич закипел предпоходными хлопотами. Те, кто недавно ратовал за выход в литовскую землю, теперь радовались походу на Москву:
— Посадим Андрея Васильича великим князем в Москве.
— Нужна она ему. Он, слышь, великокняжецкий стол здеся теперь поставит. И митрополита сюды перетянет.
— Ну уж конешно, без тебя не решит...
Матвей, которого Борис Волоцкий привёз с собой и держал за писаря, недоумевал: почему вдруг вышла такая перемена? Как-то в Кремле ему довелось столкнуться с прытким Проном. Тот так обрадовался, что даже приостановил свой бег.
— Ты теперя здесь нюхаешь? — обнял он Матвея. — Но ничё, я князю скажу, он тебе ноздрю законопатит.
Матвей тоже радостно похлопал его по спине:
— Я ведь до того сказать успею, как ты у Хованского служил и новгородского архиепископа в железа брал... Рот-то прикрой покуда. Скажи, это верно, что Андрей на Москву идти собирается?
— Вернее некуда! — Прон уже разговаривал как ни в чём не бывало. — Меня чуть ли ни каждый час к себе призывает: то одно, то другое. И ведь какой ум — всё вмиг перерешил, с головы на ноги переставил. Всё у него кипит, всё делом делается. Видел я много князьёв, но чтоб такого...
— Ладно, — прервал его Матвей, — лошадь сможешь достать?
— Если для тебя, то даже две, только убирайся подалее.
— Две и достань. Вторую для подставы в Калязин отправь. Я утром в Москву поспешаю.
Прон дёрнул головой и продолжил свой бег.
Тем же вечером, прихватив для верности образчики призывных писем, рассылаемых Андреем по удельным княжествам и важным русским городам, Матвей поспешил в Новгород. Засадники, отправленные Проном на московскую дорогу, так и не дождались своей жертвы.
Известие о выступлении братьев не слишком встревожило великого князя: зревший нарыв должен был рано или поздно прорваться, и он подготовился к этому. Движение смутьянов к Москве тоже ожидалось, на их пути готовились встать тайные рати. Иван Васильевич вгляделся в карту и подумал: «Ежели из Углича прямо к Москве двинут, то дмитровскую рать попридержать надо — пусть потом с тыла ударяет. Окруженцы не слишком драчливы, живо мира запросят». Обстановка в Новгороде и успешные действия против ливонцев уже не требовали его присутствия здесь и давали возможность возвратиться домой, чтобы покончить с новым мятежом.
Вечером 13 февраля великий князь прибыл в Москву и нашёл её в великом смятении. Мирной жизни, к которой так привыкли москвичи, снова грозили ужасы междоусобной борьбы. Многие ещё помнили кровавый спор, который вели Василий Тёмный и Дмитрий Шемяка. Люди страшились не крови, жизнь в те времена не очень ценилась, но слепой, всесокрушающей ненависти, что надолго поселялась в семьях, разделяла поколения родных, служила источником мстительной злобы. В войне против чужеземцев не бывает побеждённых, ибо павшие становятся героями и живут в памяти потомков. В междоусобной войне не бывает победителей, ибо на каждом лежит проклятие народа, а оно рано или поздно сбывается.
Приезд великого князя придал москвичам уверенность. Многие, однако, обсуждали призывы Андрея и шептались по углам:
— Князь-то любовь да ласку обещает, все долги простить, а неправедно взятое Иваном обратно возвернуть. Чужеземцев, говорит, прогонит и станет держать нас по старине. Дай-то Бог...
Но как ни судили братьев, верх брал навеянный веками и горьким опытом страх:
— Когда быки сшибаются, кто из них о траве думает? Затопчут, окаянные.
В тревожном ожидании протянулось несколько дней. И вдруг известие: братья повернули на запад и идут к Ржеву. Патрикеев, исполнявший обязанности осадного воеводы и уверенный в скорой победе, известию не поверил: над ним довлела досада охотника, упустившего зверя из хитроумно расставленной ловушки. Зато великий князь сразу же понял, что одурачен: все его силы стянуты к Москве, а у Андрея теперь чистая дорога на Новгород, Псков и к западным рубежам. Однообразные дела новгородских крамольников как-то притупили ум и заставили забыть, что ныне перед ним хитрый и коварный противник. Теперь необходимо прежде всего замедлить его движение и вызнать доподлинные намерения. Великий князь направил в Ржев ближнего боярина — он ещё не ведал об истинной опасности и честью братьев решил не тешить, — а сам стал собирать родственников на семейный совет. Вообще-то их мнение он знал заранее: старики, то есть мать Мария Ярославна и дядя Михаил Андреевич Верейский, будут стоять за полное удовлетворение притязаний мятежников, а молодёжь — Андрей Меньшой и Иван Молодой — не захочет потакать им даже в малости. Сам он придерживался того же и в иное время не стал бы заниматься пустыми разговорами, однако сейчас требовалось достигнуть согласия, чтобы действовать именем всей семьи. Поскольку существа раздоров не обсуждали, договорились быстро: великим князьям следовало приехать для переговоров в Москву или прислать своих бояр. Спор неожиданно разгорелся из-за того, кто повезёт решение семьи. Старики по слабости здоровья ехать отказались, а присылку молодёжи гордые князья могли посчитать за обиду. Великий князь предложил прибегнуть к помощи ростовского архиепископа Вассиана Рыло. Обычно покладистый, Михаил Верейский решительно возразил:
