— Один готов! — радостно крикнул Борис. — Ай да Лушка!

Княжеское воинство с пронзительными воплями преследовало убегающих по зимнику послушников. Те, подхватив руками полы длинных ряс, помчались с завидной прытью, ибо в спину их толкал громкий свист и княжеский хохот. Лишь Матвей, опасаясь преследования на лошадях, побежал в сторону от зимника, прямо по снежной целине. Пустившаяся за ним девка быстро выдохнулась и остановилась.

   — Тебе чего надо? — Матвей остановился тоже.

Девка махнула рукой, ей было не до разговоров. Матвей показал серебряную монету:

   — Хочешь? Э-э, да тебе и спрятать некуда... Скажи князю, что желаю к нему на службу поступить и монастырь ради этого бросаю. Вечером найдёшь меня на подворье и получишь за услугу.

Между тем холод брал своё. Девки, не догнав резвых послушников, вприпрыжку побежали обратно и стали кутаться в тулупы. Услышав о просьбе Матвея, Борис громко захохотал и махнул ему рукой.

   — Победа, победа! — радовался он, как ребёнок. — Один убит до смерти, другой в полон сдался, остальные убежали. Спасибо, красавы-любавы, за службу. А тебе, Лушка, особое благоволение, оставайся покуда при мне. Садись, монах, на облучок да вези нас к дому, поглядим, на что ты годишься.

Он бросился в розвальни, и они заходили ходуном от шумной возни. Как было принято во все времена, победители возвращались с громкими радостными криками.

Борис продолжил прерванное и приказал привести к нему Ощеру. Сам, прикрывшись холстиной, уселся в банной трапезной, чтобы подкрепиться после тяжёлой работы. Ощера пошёл и неуверенно поклонился: в бане-то вроде не принято кланяться, а с другой стороны, хоть и голый, но князь. На вопрос, зачем пожаловал, сказал об обиде государя и его желании видеть Бориса.

   — Соскучал неужто братец? — протянул тот. — А может, суд хочет рядить? Так объясни, за что. У нас ить с ним договор, где прямо сказано: «Боярам, детям боярским и слугам между нас вольным воля». Значит, вольны они князя сами себе выбирать, а мы на службу их к себе брать. Разве в старину не так было?

Ощера заговорил осторожно, боясь вызвать гнев вспыльчивого князя:

   — Ты прав, Борис Васильич, если по договору, то прав. Одначе Лыко большой урон государевой службе нанёс и заслуживает строгой кары.

   — В чём же дело? Объявите кару, и я взыщу с него!

   — Дак какая кара без суда, разве мы нехристи какие? А от суда Лыко сбежал. Потому государь приказал его вернуть.

   — Кому приказал? Пристава своего прислал, чтоб посреди моего двора взять! Без моего спроса взять моего человека, да ещё посреди моего двора, то ли не обида? Прислал бы ко мне сначала, я бы ему самолично казнокрада возвернул, раз такое дело.

Ощера смотрел на князя и думал: «Может, то и обида, но недостойна она по своей малости того, чтоб на раздор идти. В такое-то время, когда враг со всех сторон грозит. Верно, крепко напушил Борис рыльце в новгородских делах и теперь ищет предлога для ссоры с великим князем. Глуп ты, братец. Другой сидел бы тишком и на рожон не лез».

   — Полно, князь, — наконец сказал он, — поезжай самолично да поговори с государем. Зачем камень за пазухой носить, родные ведь.

Борис скривился:

   — Родные, а хуже чужих. Всё себе гребёт, нам ничего не оставляя.

   — Так у него и забот поболее. Он ныне с новгородской крамолой разбирается, от немцев и литовцев защиту готовит, с ордынцем воевать хочет. У тебя же тут иные войны, — неожиданно вырвалось у Ощеры, и он сразу же пожалел, ибо Борис заиграл желваками.

   — Не тебе меня судить, я ить не Лыко. Зато сам могу надрать.

   — Так что передать государю? — Ощера попытался закончить разговор и тем самым избежать грозы.

   — Передашь, если унесёшь, — зловеще усмехнулся Борис и вскинул на окольничего налитые гневом глаза, — чего испугался?

   — Позора. — Ощера пытался говорить спокойно, но губы плохо слушались его. — Я тебя дитём нянчил, а ты перед моей сединой не стыдишься, сидишь в срамном виде и грозишь...

   — Так ты обиделся? Пустое, мы твою обиду уймём. — Борис совсем понизил голос, что служило признаком крайнего гнева. — Раздевайся и ты, Иван Васильич, будем говорить на равных. — И, видя, что Ощера медлит, крикнул своих молодцов. Через мгновенье Ощера стоял перед князем, прикрываясь руками. — Почто стыдишься? В бане все одинаковы, давай садись. Сейчас попаримся, потом о деле продолжим. Время есть, мне ведь ещё Лыку достать надо, чтобы суд учинить.

   — Припозднился ты, князь. — Ощера с удовольствием платил за свой стыд и окреп голосом. — Лыко твой уже в железа взят и у Хованского под надзором сидит. Тама не достанешь.

   — Врёшь! — Борис ударил кулаком по столу.

   — Чего врать? На пути к тебе гонца ветрел, что от воровского наместника к государю послан. Теперь суд ему другой будет.

Борис вскочил с лавки и нервно заходил по трапезной, морща лоб и что-то зло бормоча. Безраздельный и сумасбродный владыка в своём уделе, он настолько уверовал во вседозволенность, что любое противление, от кого бы оно ни исходило, воспринимал с горячей обидой. Величины обиды Борис не ведал и мог даже из-за малости пуститься во все тяжкие. Ощера тишком сидел на лавке, стыдливо пряча между коленей отвисшее брюшко. Он чувствовал себя запертым в клетке с диким зверем и много бы дал, чтобы поскорее выбраться отсюда.

Внезапно Борис подступил к нему и зловеще спросил:

   — Говоришь, Иван меня к себе зовёт?

   — Зовёт, Борис Васильич. Ты уж съезди, уважь его.

   — Уважу, уважу, и его, и тебя. Ну-ка иди в парилку, я тебя самолично уважу.

Ощера понял, что дело идёт не к добру, и взмолился:

   — Пощади старика. Я жара боюсь, у меня сердце слабое...

   — Ничё, ничё, иди.

Он толкнул его на полок и приказал поддать пару. Надел шапку, рукавицы и, взяв веники, захлестал с обеих рук. Ощера закричал, застонал. Попытался было сбежать с полка, но усилиями княжеских помощников тут же был возвращён на место. Он прикрывал руками голову, выгибался, а Борис с приговором: «Я те уважу, я те уважу» — хлестал до тех пор, пока Ощера не затих.

Князь вышел из парной, едва дыша. Хватил ковш хмельного мёда и сразу покрылся мелким бисером. Невесть откуда взявшиеся девки принялись вытирать его холстинами. Он оттолкнул их, потом вдруг вспомнил что-то и поманил Лушку:

   — Ну-ка давай сюда своего пленника.

   — Запамятовал, князюшка, — хихикнула она, — я пленных не беру. Это вон Дунька.

   — A-а, да всё равно, — поморщился Борис. — Ты писать можешь? — спросил он у вошедшего Матвея. — Тогда садись и пиши.

Письмо предназначалось для Андрея Большого. Оно было полно обид и жалоб на старшего брата. Известие о захвате Лыки так взбудоражило Бориса, что он неоднократно возвращался к одному и тому же. Матвей, еле поспевая, писал:

«Вот как он с нами поступает: нельзя уж никому отъехать к нам! Мы ему всё молчим: брат Юрий умер — князю великому вся его вотчина досталась, а нам и подела не дал из неё; Новгород Великий с нами взял — ему всё досталось, а нам жребия не дал из него; теперь, кто отъедет к нам, берёт без суда, считает братью свою ниже бояр, а духовную отца своего забыл, как в ней приказано нам жить; забыл и договоры, заключённые нами после смерти отцовской...»

Борис прочитал написанное и довольно кивнул:

   — Добро! Останешься покуда при мне в писарях. А о наставнике своём не жалей. Я тебя сам наставлять буду или вон Дунька, хоть она и не такая святая.

В это время из парной послышался слабый стон.

   — Никак, дедушка ожил? — удивилась Лушка.

   — Позволь, я его успокою, — предложился Матвей.

Борис поднял брови, ему явно нравился шустрый монах.

   — Давай! — великодушно разрешил он.

Матвей поспешил в парную. Ощера недвижно лежал на полке, его тело было в сплошных кровоподтёках. «Пить», — чуть слышно прошептал он. Матвей пустил свежего воздуха и принёс ковш холодной воды.

— Полежи тишком, — шепнул он, — а как стемнеет, пристрою где-нибудь.