Возвращался глубокой ночью. Бежал из Предславина постыдно. С поля брани не бегал, а здесь скрылся.

Забирал мороз, и яркие звёзды перемигивались, посмеивались над ним, великим князем. Скакали позади саней гридни, и невдомёк им было, с чего бы князю в такую пору покидать Предславино, из тепла да в холодину.

Сани открытые, но шуба у Олега нараспашку, и ему жарко. Подставив лицо ветру, он жадно глотал его. В голове одна мысль, она неотвязчива, зовёт: «Вернись, князь, больше такое не повторится! Скажи ей, что ею живёшь...»

Но Олег боится поддаться искушению. Ох как оно велико!

«О Вотан, — молится Олег варяжскому богу, — зачем испытываешь меня так сурово?»

Уходя, Ольга, запахнув соболью душегрейку, сказала:

— Игорь в полюдье, приди ко мне.

И ушла, гордая, величественная. Сказала как равная, и даже больше. Так могла говорить только женщина мудрая, много повидавшая. Но Ольга юная, и она пожелала разделить с ним любовь, а он оттолкнул её, испугался, убегает от женщины, которая ему дороже всего, и насмешливый голос шепчет Олегу: «От своего счастья бежишь, князь, пожалеешь...»

Но Олег и слышать не хочет голоса соблазна, он уверен: поддайся искушению раз, и за первой ночью последуют вторая и третья... Чем кончится всё? Недобрая молва потянется за ним по всей Киевской Руси.

Завтра Олег явится в Предславино и повинится перед Ольгой, скажет, что его сердце принадлежит ей, прекрасной княгине, и никому иному, но как смеет он переступить порог запрета? Между ними стоит память Рюрика...

И она простит его. Она умна, и сегодня ею овладел порыв чувственный, а завтра возобладает голос разума. Он, великий князь, обязан видеть в Ольге жену князя Игоря.

Неожиданно разыгравшаяся вьюга замела дороги. Она началась с ночи. Зима злилась на исходе и, одолев тёплые февральские дни, высыпала последнее. Снегом облепило всадников, швыряло в оконце кибитки, снег ложился по земле гривами. Воевода Никифор ворчал, поругивая Гостомысла, задержавшего посольство. Уже бы в Киеве были, а нынче к Каневу едва добирались. Хоть бы сельцо какое по пути, а то кони притомились, да и людям не грех передохнуть, отогреться и горячего похлебать: поди, неделю не пробовали...

На тиверцев и уличей воевода зла не держал, да и за что? Не захотели смириться, признать Олега великим князем — так на то их воля. И его, Никифора, перехитрили. Значит, удачливей оказались. Но, видит Перун, настанет такое время, и он, воевода, примучит и тиверцев и уличей, заставит платить дань Киеву. Эвон как поступили с древлянами.

И ещё Никифор думал, что коли Олег добьётся объединения Руси, то в этом будет её спасение от хазар и печенегов.

Замысел Олега идти на ромеев воевода одобрял: пора показать империи, что Русь с ней вровень встала.

К оконцу кибитки подъехал Ивашка, склонился, кожаную шторку приподнял:

   — Деревня, воевода, избы рядом.

   — Вели сворачивать.

Однажды во сне Олег увидел мать, Грету. Как наяву увидел: всё такая же крупная, волосы седые по плечам рассыпались. Почудилось Олегу, будто стоит он на краю обрыва, а внизу море. Его родное Варяжское море со скалистыми берегами, обдуваемыми ветром, поросшими лесом, со свинцовыми водами и глубокими фиордами.

Неожиданно земля под ногами Олега задвигалась, и он почувствовал, что сейчас сорвётся, но рука матери удержала его. Потом погладила его как маленького, спросила:

— Что же ты, сын, так давно не навещаешь меня? Я ведь уже и лица твоего не припомню.

Олег хотел ответить, но не нашёл оправданий. Но вот мать растворилась, как в тумане, и Олег пробудился. Он удивился: даже не думал о ней, а надо же...

Глухая ночь. Блёклый свет луны едва пробивался в опочивальню. Сон не покидал голову. Мать! Сколько времени не вспоминал о ней и о домике на вершине скалы... Неужли никогда не доведётся побывать там, послушать, как гудят дрова в печи, съесть кусок запечённой рыбы или мяса, в котором ещё сохранилась кровь?..

Как же быстро пробегает жизнь! Да и есть ли она? Будто многое перевидел, а оглянулся — одним мигом пролетела. Вперёд посмотришь — конец жизни своей видно...

Вспомнил Рюрика, его властный голос. Викинги боялись одного его взгляда, малого окрика. Конунг был одержим в замыслах, он не отступал от задуманного. Рюрика не останавливали никакие опасности, он водил викингов в набеги на побережья дальних морей, и местные жители содрогались, когда высаживались рыцари. Драккары Рюрика бороздили моря в любую погоду, не страшась штормов. Не он ли, Рюрик, вложил в Олега мысль, что для викинга нет преград...

Когда воины Рюрика, чуть больше сотни варягов, закованных в броню, пришли в землю славян и увидели, какими ценностями обладают люди, населявшие этот край, они были потрясены. А потом новгородский князь позвал Рюрика с товарищами на пир, и конунг сказал своим рыцарям: «Эта Гардарика будет нашей».

В тот раз Олег подумал, что Рюрик намерился отнять богатство у словенского князя, но конунг поделился с товарищами замыслом. Он пояснил: «Мы останемся здесь навсегда».

Многие викинги не согласились с ним и, получив свою долю добычи, уплыли, а Олег не покинул Рюрика. Викинги овладели Новгородом, и конунг стал княжить в нём. Ему подчинились словене и кривичи, а власть над новгородцами держалась не столько на силе, сколько на уважении.

Кто ведает судьбой человека, Вотан ли, Перун, но, если бы не смерть Рюрика, может, жил бы сейчас Олег в Новгороде, а Аскольд и Дир княжили в Киеве...

Ни разу не пожалел Олег, что убил киевских князей: ведь убили же они Кия, Щека и Хорива. Жизнь жестока, а путь к власти ещё более жесток. Власть зачастую на крови замешена.

Это не его, Олега, слова, подобное он слышал от Рюрика. Великому князю захотелось поговорить со своим наставником. Не в мыслях, а вслух, и он сказал:

   — Я сдержал клятву, конунг, которую дал тебе и Вотану. Ты слышишь, Рюрик? Твой сын будет великим князем, но каким окажется на княжении, откуда мне знать? Его не бросало на волнах море Варяжское, не обдували ветры, срывавшиеся с наших скал, он не брал с викингами города и не переступал через трупы врагов. Но я думаю, Рюрик, когда меня призовёт Вотан и Игорь останется один, в нём пробудится твоя кровь, конунг... И ещё, Рюрик, я нашёл ему хорошую жену. Ольга прекрасна. В ней холодный ум викингов и горячее сердце славянки. Она мудра и воли необычной...

Олегу хотелось, чтобы конунг спросил его об Ольге, но Рюрик молчал, и тогда князь подумал о происшедшем между ним и молодой княгиней.

После той ночи, когда он бежал из Предславина, Ольга ни словом не обмолвилась о том. Будто и не было того случая. С великим князем разговаривала ровно, с уважением, а когда Олег вздумал повиниться, взметнула брови:

   — О чём ты, князь? Такого не упомню, и не возводи на себя хулу, не говори напраслину. Эка плетёшь такое...

И Олег понял: она пощадила его, не подавила в нём достоинство мужчины. Сколько же разума в этой совсем ещё юной княгине!

Он приподнялся, опираясь на локоть. За оконцем играла вьюга, злилась. Так нередко случается на исходе зимы... О посольстве к Симеону подумал. Скоро должен вернуться Никифор. Князь убеждён: болгарский царь поддержит Олега... Мысль на предстоящий поход повернула. Теперь уже недолго осталось ждать: как потеплеет, так и выступят. И вспомнилось ему, как в одну из ночей привиделся отец и сказал, что будет с ним, Олегом, в войне с ромеями. Подумал: «Вот, отец, наступает то время, когда ты со своей небесной выси увидишь паруса русов под стенами Царьграда и дружины киевские, спускающиеся с гор. Ты порадуешься с нами, убедившись, что надменные ромеи склоняют свои головы... Я не помню твоего лика, отец, но слышал от Рюрика, каким ты был мужественным викингом, и хочу походить на тебя. Знаешь, отец, я виновен перед тобой, что не продлил род наш, но видит Вотан, как горько и мне самому...»

Лада на ум пришла, добрая и ласковая. Верно, оттого, что обошло её материнство, она терзалась душой и всё скрывала от Олега.