Посмотрел Олег на гридня — ничем тот не примечательный, обычный, разве что глаза озорные.

   — Не посрамишь ли, Всеслав?

   — Порадею, коли дозволишь.

Приоткрылась воротная створка, выехал гридень. Засвистели печенеги, смеются над гриднем, издеваются. А со стен шумят, подбадривают:

   — Давай, Всеслав, срази поганого!

Пустили печенег и гридень коней навстречу друг другу, копья выставили. Треснули древки, поломались копья, но удержались оба в сёдлах. Разъехались, копья отбросили, печенег саблю выхватил, гридень меч обнажил. Зазвенела сталь, закружились в дикой пляске кони, оскалились, ржут, норовят друг друга зубами ухватить. Бьются печенег с гриднем, и никто не может одолеть. Один силой берёт, второй — увёртливостью. Вот взмахнул печенег саблей — сейчас разрубит гридня, но тот извернулся и тут же ткнул мечом печенежского богатыря. Покачнулся он, сполз с седла, а гридень к городу повернул. Заорали печенеги. Едва гридень к воротам подъехал, как ему вдогон полетели стрелы. Выскочили из ворот дружинники, внесли мёртвого товарища.

Когда совсем было приготовились новгородцы к отплытию, подул низовой ветер, погнал волну из Ильменя в Волхов, раскачал ладьи.

   — Экая печаль! — сокрушались новгородцы.

   — Вишь, — говорил Доброгост, — разыгрались Стрибожьи внуки, внуки древнего ветра, неуёмные.

Князь Юрий огорчался:

   — Нам каждый день дорог, а тут выжидай.

   — По всему видать, неделю подует, — уверял Доброгост и оказался прав.

На следующей седмице ветер унялся. Погрузились словене и новгородцы на ладьи, а чудь с кривичами и полочанами конными и пешими берегом тронулись. И пошла рать новгородская Киеву на подмогу.

Ивашка кормчим на головной ладье плыл, правил, чтоб паруса ветер ловили. С Ивашкой Доброгост и князь Юрий. Глянет Ивашка на берег, и кажется ему, что ладья на месте стоит. Молит он Стрибога задуть попутно, и, будто вняв его голосу, наполнились паруса.

Вот уже Ильмень позади, Ловатью потянулись.

Послал князь Юрий на быстрых однодревках к Ратибору под Смоленск весть, что скоро прибудет. А от обжи к обже, от погоста к погосту, опережая ополчение, летело радостное:

   — Новгородцы ополчились! Рать новгородская идёт!

Ханы Шалим и Котян встали в древлянской земле по левобережью Днепра, перекрыв дорогу из Смоленска в Киев.

Котян предложил Шалиму:

   — Пойдём, хан, к Смоленску, побьём воеводу Ратибора.

Но Шалим ответил:

   — Какая в том нужда, Котян, пусть урусы сидят в мешке... Но если мы пойдём на Ратибора и побьём его, Кучум пошлёт нас на стены Кия-города.

   — Ты мудро говоришь, Шалим. Пусть Кучум набивает себе шишки, а мы не станем торопиться.

Посланные ханами дозорные сообщали: русы стоят и никаких знаков к выступлению не подают...

Наступил конец июня-розанцвета, когда печенежские дозоры сообщили: к русам, которые стоят у Смоленска, подошли новгородцы.

Котян сказал Шалиму:

   — Теперь воевода Ратибор усилился, и нам ничего не остаётся, как отступить, если урусы двинутся на нас...

Соединились ополченцы у Смоленска, и на первой неделе месяца июля-страдника выступили ратники в. помощь Киеву. Узнал о том хан Кучум, однако от города не отошёл. Надеялся на Шалима и Котяна. Не знал Кучум, что ханы эти не осмелились дать бой ополчению, бежали. Кучум казнил Котяна и Шалима, а их орды тайно откочевали в степь.

Не одна вода в Днепре обновилась, не одна жизнь народилась, горе и радость прошагали по приднепровской земле. За год поднялся Киев после печенежской осады. Похорошел. Отстроился после пожаров новыми двухъярусными домами на подклетях, свежесрубленными укреплениями красуется, улицы в плахи оделись...

Год уже, как Евсей в граде Константина, год, как Ивашка в десятниках ходит, год, как прогнали орду Кучума...

Внезапно и в одночасье ушла орда.

В то утро, едва день сменил ночь, с городских стен увидели: где большая орда стояла, нет ни одной вежи, только трава копытами выбита. Так тихо снялись печенеги, что даже дозоры не слышали.

Олег немедля собрал совет, и решили воеводы вдогон идти. Бросились дружины и ратники на конях вслед, настигли орду на переправе через Днепр. Бросив вежи и жён, бежал Кучум, угоняя табуны.

И не знали русичи пощады, кровью печенегов пропиталась степь, где тянулись вежи. За всё мстили ратники: за убитых и угнанных в полон, за разорённые погосты, за вытоптанные поля...

Две недели гоняли печенегов по Дикой степи, и две недели, спасаясь от преследователей, не слезал Кучум с седла. А на третью, когда выдохлись кони и люди, задержал Олег ратников, повернул на Русь, оставив после себя разбитые кибитки и сожжённые юрты. Граяло воронье над степью, кружилось над трупами, выли волки.

Увёл дружины князь Олег, остановил орду Кучум. Поставили хану юрту, помогли сойти с седла. Упал он на кошму, заплакал. Никогда прежде глаза хана не знали слёз. Где сегодня его большая орда, где многие воины, где вежи? Даже своих жён потерял Кучум. Нет с ним его детей...

Откинув полог, в юрту вступили темники Амин и Читук, Пшигочич и Берин. Не поклонились, приблизились к хану. Поднял голову Кучум и не удивился. Заговорил Амин:

— Ты назвал нас трусливыми собаками, рождёнными от шакалов. Но ты хуже шакала, Кучум. Ты бросил наши вежи под копыта и мечи урусов. Дружины конязя Олега преследовали нас, как охотники дичь. Тела убитых печенегов валяются по всей степи, вороны клюют их. Разве нам нужен такой хан? Ты сдохнешь, Кучум, как бешеный пёс.

Темники обнажили сабли, и Кучум не сопротивлялся, он даже не пытался позвать стражу...

Там, в Дикой степи, настигнув улус Кучума, Олег не остановил побоище. И не потому, что не ведал жалости, он познал малую цену жизни в походах с викингами. Олег хотел устрашить и обескровить степняков и достиг того. Почти два десятилетия печенеги не ходили на Киев большой ордой...

Немногословен и суров был Олег к тем, кто не разделял его взгляды, применял силу против ослушников. Лада понимала Олега и беспрекословно повиновалась его воле. В Предславине, реже встречаясь с князем, она иногда спрашивала себя, любит ли его. Но, пожалуй, и сама не могла ответить на этот вопрос. Одно ей было известно: князь старше её годами и мудрее, обладал сильной волей и подчинил своему влиянию её, княгиню. Она разделяла планы Олега, видела в его политике выражение интересов Руси. Как и Олег, Лада считала Киев центром, вокруг которого соберётся вся русская земля. А когда киевляне отразили хазар и устояли в печенежскую осаду, Лада совсем убедилась в правоте Олеговых замыслов. Она стала не только верным другом великого князя киевского, но и его единомышленником.

В овраге из белого известняка, что рядом с капищем, пещеры — обиталища волхвов. Кудесников четверо, и никто из киевлян не мог сказать, когда они поселились здесь. Люди считали волхвов такими же древними, как и пещеры.

Входы в них прикрывали чёрные от времени дощатые двери, а густой кустарник, росший здесь в изобилии, делал входы невидимыми, и никто из непосвящённых не мог указать их.

Выбираясь из своих пещер, волхвы поднимались на Перунов холм, одетые в белые рубища, седые и косматые, разжигали жертвенный огонь и приносили дань Перуну. За всё воздавали хвалу кудесники. А Перун, медноголовое божество, сидел величественно, немигающе взирал на богатые подношения и требовал крови.

Много лет назад Перун принимал только человеческую жизнь, но теперь довольствовался кровью животного.

Как-то вместе с толпой пришёл на капище и Ивашка, а вскоре появился князь, с ним Лада и бояре. По толпе пронёсся шёпот: