Повернулся Никифор к дружине:
— Други, хазар много, но за нами правда. И смерти не бойтесь, в бою помирать легче, чем в избе на лавке. Ко всему нам, русичам, от хазар бегать постыдно, аль мы их не бивали?
Заиграла труба. Обнажив мечи и перекинув щиты со спины на руку, сотни перестраивались на ходу в боевой порядок, двинулись на хазар, выставив копья. Им навстречу тронулись арсии. Сшиблись. Замелькали мечи и сабли, зазвенел металл. Храпят, ржут кони. Крики, рёв тысячной вооружённой толпы. Смяли гридни правое крыло, но на них уже давит чело и левое крыло. Развернулись арсии, недалёк миг — и сломится киевская дружина: всей силой навалились на неё хазары, орут победно.
Но тут, когда до исхода боя, казалось, оставалось совсем мало, сотрясая землю, вынеслись новые сотни русичей, в самый раз успели, ринулись в сечу. Дрогнули хазары, сломились, побежали. Ринулась им вслед дружина, ворвались гридни в хазарские сёла, что по притоку Саркела, мечом прошлись по ним. Полыхали хазарские жилища, огонь и дым застилали небо, и никого не щадили гридни. Кровавую тризну справила дружина по княгине Ладе...
Возвращались обратной дорогой, скакали по безлюдным сожжённым сёлам, и длинными хвостами кони русичей развеивали седой остывший пепел.
Охота ушла далеко, постепенно стихли лай и крики. Охотились на лис и зайцев.
После обильных осенних дождей наступило тепло, и земля подсохла. Снова, как ранней весной, поднялась молодая зелень. Третий день Игорь и Свенельд травили лис и зайцев, гоняли по полям и перелескам. Охота оказалась удачной, подняли десятка три зайцев и с десяток лис. В зиму лисий мех был шелковистый, и заяц ещё не потерял цвет.
Игорь был доволен, и не хотелось в Предславино, на охоте забывал, что он князь и его ждёт жена. Отроком мнил себя, на Ольгу смотрел как на что-то необходимое: надо жениться — и женился. С ней ему бывало скучно, книги он не любил. Ольга охоту не признавала. Со Свенельдом же они летом и осенью били мелкого зверя и птицу, а зимой обкладывали волков и поднимали медведей. Иногда встречались с зубрами...
Обедать остановились на опушке. Псари кормили собак, отроки разнуздали коней, пустили их на выпас, другие занимались костром, снимали с зайцев шкурки, доставали из сум разную еду.
Усевшись на сваленное дерево, Игорь и Свенельд переговаривались.
— Не время ли в Предславино подаваться? — заметил Свенельд.
— Погодим денёк-другой, — отмахнулся Игорь. — Куда Предславино подевается?
— Великий князь недовольство выкажет.
— Аль Олегу в Предславине до меня? Ему беседы с Ольгой интересней вести, чем меня видеть. Ужели не примечаешь?
— Не тяготит ли тебя, Игорь, предстоящее княжение?
— К чему о том думать, покуда жив великий князь?
— Олег-то не вечен.
— Вот когда сяду на княжение, тогда иной сказ. Нынче же прежде времени к чему разговоры вести?
По делам меня судить станут, когда великим князем назовут и нынешние заботы Олега мне достанутся... С годами люд сказывать будет: «Князь Игорь дела вершил, а воеводой при нём боярин Свенельд хаживал». — И рассмеялся.
Долгими вечерами, когда наступала тишина в предславинских княжьих хоромах, Ольга усаживалась на сбитую из сосновых досок скамью, обтянутую ярким бархатом, и, склонившись к столу, читала. Никто ей в такие часы не мешал, и она вся уходила в то время и в те события, о которых писалось в книге. Оторвётся, чтобы поправить серебряными щипчиками огонёк свечи, и снова уткнётся в книгу.
Пламя горело неярко, воск плавился, стекал в плошку, а Ольга не замечала, что и ночь, бывало, на вторую половину повёртывала. Укладывалась спать к утру, когда блёклый рассвет пробивался сквозь слюдяное оконце.
Этой ночью Ольга, отодвинув книгу, задумалась. Вот уже скоро год, как она жена княжича Игоря, а между ними нет настоящей любви. Видятся и то от случая к случаю. Может быть, ещё не настал тот час, когда Игорь поймёт, что он женат? Уж не напрасно ли замуж за него шла? В Плескове и то интересней жизнь проходила...
Здесь, в Предславине, только приезд великого князя разнообразил её дни.
Ольга думает, что Олег добр к ней и ласков, понимает её, и с ним ей приятно. Ольге великий князь нравится, он статен и выглядит совсем не стариком.
Неожиданно молодая княгиня ловит себя на такой мысли: уж не любовь ли к ней приходит? И тут же чувствует теплоту на душе, и сердце бьётся неровно. Ольга склоняется над книгой, но чтение уже не идёт ей в голову. Она мысленно видит лицо великого князя, его редкую улыбку. Она понимает: он улыбается ей, её молодости, её красоте. Вероятно, ему интересно вести с ней беседы, потому что она многое знает из книг.
И Ольга решает: непременно узнает, что же влечёт к ней великого князя.
Со смертью Лады совсем затосковал Урхо, редко покидал камору. Стряпуха еду принесёт, посидит да и уйдёт. Как-то Олег спросил о нём у тиуна, тот рукой махнул:
— Лопарь и есть лопарь.
Зашёл великий князь к Урхо, присел на лавку. Лопарь шил рукавицы стряпухе, поднялся.
— Смерть Лады всем тяжка, — сказал Олег.
Урхо головой покачал, промолвил:
— Проклятый хазарин, он не Ладу, он всех нас зарезал.
— Мы, Урхо, по ней кровавую тризну справили.
— Тризной, княже, её не воротишь.
Помолчали. Олег вспомнил, как однажды они с Ладой возвращались с охоты. Ехали стремя в стремя. Лада как-то неожиданно взгрустнула, посмотрела на Олега:
«Красота-то какая, а час наступит, и всё для меня исчезнет».
«Эка о чём задумалась, в твои-то лета».
А она ещё тогда говорила: верно, чуяла свой скорый конец...
В каморе стояла тишина, и только было слышно, как в углу скреблась мышь. Князь поднялся. Вдруг Урхо остановил его:
— Отпусти меня, великий князь, в места родные. Видятся они мне, к себе зовут. Там, среди лопарей, хочу смерть встретить.
Олег нахмурился:
— Добро, старик, я тебя понимаю, пусть будет по-твоему. Как первая ладья пойдёт в Новгород, отправляйся. А князю Юрию передай мой наказ, дабы он тебя с ушкуйниками отправил в край лопарей.
И вышел из каморы.
Загрузившись товарами до глубокой посадки, корабли выбирали якоря и отплывали вниз по Днепру. Спешили по большой воде пройти пороги, да и море в эту пору года часто становилось неспокойным.
Тянул холодный северо-восточный ветер, надувал паруса. Ветер ерошил волосы на непокрытой голове Олега, рвал подбитый мехом красный плащ-корзно, державшийся на золотой застёжке. Князь стоял на высоком обрывистом берегу, а под ним внизу лежали пристань и Подол, корабли, покидавшие Киев. Они держали путь на Херсонес и Константинополь.
Ещё в начале листопада месяца уплыл в Царьград Евсей. Уплыл навсегда, обещая передавать князю грамоты с киевскими купцами. Однако он даст о себе знать только по весне. А Олега многое интересовало, паче всего — какие силы встанут на его пути, когда он пойдёт на ромеев.
Первое, чего опасался киевский князь, — это шторма на море, чтобы оно не оказалось во гневе. Ежели разыграется буря, она разбросает ладьи и потопит их вместе с людьми.
А ещё была мысль у Олега — оказаться бы под стенами неожиданно, закрыть византийский флот в бухте, где неуклюжим дромонам и триремам не развернуться, а к тому времени город осадят полки, которые перевалят горбы. Тогда базилевсу ничего не останется, как подписать ряд...
Сам Олег решил плыть морем, а Никифор с князьями направятся сушей. Их попытается задержать византийская фема, которая располагается в долине, но полки русичей справятся с ней. Олег убеждён, болгары проведут его дружины через Балканы тропами... Этой зимой он, князь киевский, пошлёт к царю Симеону посольство. Близится время, когда Русь должна двинуться на Константинополь. Это случится через лето — самое позднее...
И ещё Олег думает, что на царьградском походе может завершиться его жизненный путь — путь великого князя славян, по крови норманна, а по делам и духу русича.
