Задумался Путша, долго молчал, наконец рукой махнул:

   — Познаться бы Ивашке с моими псами, коли б ты, князь, в заступу не пошёл. Ноне что ответить? Ежели Зорька согласна, не стану перечить.

Зимой по воскресным дням в Киеве на торжище, что на Подоле, широкий своз. Спозаранку открываются все ворота, и скрипит на накатанной дороге санный полоз. Из сел и ближних погостов везут зерно и крупу, связки лука и капусту квашеную, сало вепря и мясо, птицу живую и битую, рыбу свежую и солёную, копчёности всякие, мёд и кожи, корма для скота и всё, что есть у смерда. На широких санях, розвальнях, доставляют в город душистое сено, гонят скот. Ревёт и шумит торжище киевское даже в снежную, морозную зиму. Всё, как в летнюю пору, разве только нет гостей заморских, когда торжище ко всему делается разноязыким, горластым.

Олег на него выходил редко: здесь гнусавили нищие и бродили угрюмые волхвы. Едва они появлялись на торжище, как умолкали скоморохи и скрывались в толпе плясуны. Волхвы изгоняли неугодную Перуну ересь. Они не ведали пощады. Олег видел, как они, кликушествуя, забили насмерть тяжёлыми посохами скомороха, и князь не посмел за него вступиться, дабы не вызвать гнев волхвов.

Олег спрашивал себя: зачем Перуну такие жертвы? Разве веселье человеку не в радость? Если в радость, то почему от этого надо отказываться? Князь не помнил, чтобы викинги в угоду Вотану лишали себя веселья. Даже на тризне они пили и пели, старались меньше грустить, помня, что викинг ушёл в мир иной, в мир довольства и сладостных утех, где нет забот и печалей.

Иногда Олег бранил себя, что принял веру русичей, ему чудилось, Вотан в гневе на него за то, но тут же князь спрашивал себя и бога норманнов: а мог ли он, Олег, живя среди русичей, оставаться в вере варяжской?

И отвечал: нет, для них, русичей, он был бы варягом, неугодным волхвам, на него в любой час можно было поднять народ. Ведь случилось же такое с Евсеем!

Весной купец уплыл в Царьград, а накануне побывал у Олега, молвил, что, коли удастся, хотел бы повидать земли на Востоке, где ковры ткут и шелка производят, торг с их гостями завести. И ещё сказывал, что лета на три Киев покидает...

А в январе-сечене прибежал Ивашка с известием:

— Волхвы народ на Евсея подняли, дом разоряют!

Благо, самого Евсея уже не было в Киеве, а то убили бы.

Поспешил Олег, да поздно: порушили купеческое подворье. А вся вина Евсея в том, что веру греческую принял, от Перуна отрёкся. Так могло случиться и с князем киевским, не явись он на капище и не поклонись Перуну...

По всему выходило, не мог он, Олег, князь русичей, поступить по-иному, коли решился жить на Руси.

Зима на вторую половину перевалила, в самой силе хватали морозы, и нередко от них трещали деревья.

Как-то на целую неделю задержался Олег в Предславине. Забыв о делах княжеских, с началом дня выбегал во двор, до утренней трапезы колол в своё удовольствие дрова, а если случались снежные заносы, отбрасывал широкой деревянной лопатой снег, расчищал дорожки.

А то вдруг развеселится и встречную холопку в снегу искупает, да ещё и лицо натрёт до покраснения.

Лада довольна: в такую пору князь и телом и душой молодел. Правда, случались подобные недели у Олега слишком редко, да и то в зимнюю пору, когда ни печенеги, ни хазары Киевской Руси не грозили.

Как-то в один из таких приездов Лада сказала Олегу:

   — В прошлый раз приметила я, княжич Игорь с Дубравой, рабыней из ткачих, миловался.

Олег рассмеялся:

   — Дело отроческое. Аль князьям славянским когда возбранялось наложниц иметь?

   — Я не о том, князь, — нахмурилась Лада. — Не хотелось бы мне, чтоб до женитьбы княжича, раньше времени бегали по двору и хоромам княжеским Рюриковичи от холопок либо рабынь. Дабы никто не посмел по прошествии многих лет перстом в них тыкать и зло ронять: эвон князь-робичич[100].

   — Может, и правда твоя, княгиня. Сегодня же велю Игорю: пусть налаживается за невестой в Плесков ехать...

К исходу зимы собрали санный поезд к плесковичам. Готовились основательно, киевский князь Олег отправлял к плесковскому князю молодого князя Игоря, наказывал:

   — У Войтеха дочь и лицом красна, и умом славна. Ворочайся с женой, и тем союзом Плесков заодно с Киевом будет. От того Руси польза великая. Плесков на западе щитом её станет!

Погрузили богатые подарки, а ещё вено — выкуп за невесту да продовольствие и всякое добро, без которого дальняя дорога невозможна.

Игорь худ, ростом чуть ниже Олега, широкоплеч и смугл, с лицом круглым и жидкими светлыми усами.

Он суетился, самолично проверял, всё ли уложили в сани. Ему помогал Свенельд. Вместе с Игорем он обучился грамоте, осилил цифирную премудрость, а от Ратибора познал воинское искусство.

   — Быть тебе, Свенельд, воеводой у князя Игоря, — предрекал Олег.

Уезжал Игорь до будущей зимы. За молодого князя Олег был спокоен: разумен и надежда есть, что от него пойдёт род Рюриковичей на Руси...

Выехали в феврале-бокогрее, когда зима, будто проверяя смерда, посылает ему десяток-полтора тёплых дней.

Сани за санями спустились с Горы, направились к выезду из города. На улицах мальчишки в снежки играли, приплясывали, пели:

Миновав распахнутые северные ворота, весело покатили дорогой на Смоленск. Полсотни верхоконных охраняли поезд, а старшим над гриднями Ивашка. Не хотел он покидать Киев на столь долгое время: ведь месяц, как женился. Расставались — Зорька расплакалась, а Путша говорил:

   — Возвратишься, дом вам поставлю, вы же мне внука подарите.

Зорька от смущения потупилась, а Ивашка жену обнял, пошутил:

   — Она вам не одного, а не менее пяти родит...

Вёрст десять отъехали, гридни по кошевам[101] расселись, привязав коней к саням, и вскоре примолкли, подрёмывали. Ивашка вспоминал, как впервые с боязнью явился к боярину Путше. Опасался: ну как собак спустит! Ан нет, приняли по-доброму...

Свои мысли у князя Игоря: он не о прошлом думал, а о будущем. И не предстоявшая встреча с Ольгой волновала его — гадал, какая она, эта плесковская княжна, и придётся ли по душе.

В день отъезда увидел Игорь жену Ивашки, красоте её подивился. Шепнул о том Ладе, а она ему в ответ:

— Не алкай жены чужой, к своей невесте отправляешься.

Если Игорь Олега как отца чтил, то Ладу уважал, всё ей доверял, как сестре старшей. Бывало, Олегу того не скажет, что Ладе. И совета у неё испросит. В памяти Игоря Рюрик сохранился смутно, был он вот таким же, как и Олег, крупным, малоразговорчивым...

Легко бегут санки, заносит их на обе стороны. Игорь кутается в шубу, его начинает клонить в сон. И чудится ему, что он уже в Плескове, у князя Войтеха, его встречает Ольга, она точь-в-точь Зорька. Игорь даже успевает подумать, что Зорька — это Ольга.

Он пробудился. Свенельд потихоньку похрапывал, и Игорь не стал будить его. Огляделся по сторонам — поле заснеженное, под ним, верно, как под одеялом, зеленела озимь, леса — как острова, остался позади погост с избами курными, в землю вросшими. Это ещё владения полян, дальше начнутся земли дреговичей, а через много вёрст — в неделю путь не одолеешь — владения плесковичей. Там уже знают о приезде Игоря.

Глаза князя остановились на заснеженном холме. Вершина его обдута ветром, и на тёмной проталине, гордо вскинув голову, сидит залётный орёл. Он неподвижен, и его не пугают люди. Что они могут ему сделать? Люди убивают друг друга, и тогда орёл выклёвывает им глаза и рвёт их мясо; люди стреляют в тех животных и птиц, которых поедают, а что им от орла?