Когда хан возьмёт Кий-город и разрушит его, он посадит здесь своих счётчиков и они, подобно хазарам, будут брать дань со всех кораблей, какие плавают по этой водной дороге. И хан Кучум станет таким же богатым, как хазарский каган.
Леса древлянские глухие, местами болотистые, а погосты малые: две-три избы, редко больше. В сопровождении пяти гридней Ратибор пробирался к князю Гориславу. Тропы опасные, бывает, шаг в сторону — и утянет трясина, но Ратибора вёл проводник из древлян. В лесу осенние листья пахли прелью, на сухостое выстукивал дятел.
Прошлой ночью Ратибор остановился в одной избе на погосте. Хозяйка месила в деже[95] тесто, гостей приняла весьма нелюбезно, однако накормила, а на вопрос о хозяине отмолчалась, и воевода больше не любопытствовал.
Молчалив, задумчив Ратибор. Великая беда надвинулась на Русь. Уже первые известия устрашали. Несметная орда вышла из Дикой степи и пересекла сторожевую линию. Она двигалась к Киеву, а крыльями охватила всю Полянскую землю.
Созвал Олег старейшин и воевод, и все к одному склонились: из города не выходить, обороняться, а ко всем русичам слать бирючей, созывать на войну с погаными. Великий князь с ними согласился.
Он сказал:
— Ратибор, ты отправишься к Гориславу древлянскому, пусть старое забудет, сегодня одна беда на всех. А ты, Путша, к вятичам и радимичам поспешай.
Пусть знают все: падёт Киев — и не станет у них защиты от печенегов и хазар...
— Ты прав, великий князь, настал час разделить беду на всех, — ответили бояре.
И ещё сказал Олег: Киев будет держаться до поры, покуда не подойдут новгородцы и князья со всей русской земли. А как они соберутся, настанет час помочь осаждённым...
И сызнова поддержали бояре князя:
— Мы поднимем всю Русь на печенегов и отразим окаянных — будь в том уверен, великий князь...
Ратибор представлял, как нелегко будет выстоять киевлянам. Печенеги попытаются лезть на приступ. Как гусеница в засушливый год обжирает деревья, они станут уничтожать всё на своём пути. Хватит ли хлебных и иных припасов в Киеве? Воевода мысленно прикидывал: до конца лета, пожалуй, дотянут, а дальше надежда на подмогу. На новгородцев, на него, Ратибора, на Путшу, на ратников, которые встанут на защиту...
Чем ближе к Искоростеню, тем люднее погосты. Из городка навстречу киевскому воеводе выехал конный дозор, остановил Ратибора. Десятник, седой, бородатый, буркнул: князь-де велел ждать.
Киевский воевода озлился: время ли счёты сводить? Однако подчинился десятнику. Тот провёл воеводу в городок, посоветовал отдохнуть.
У Горислава с Ратибором разговор состоялся в гриднице за вечерней трапезой. Древлянский князь, выслушав воеводу, попрекнул:
— Скоро же Олег запамятовал, как наши погосты разорял, холопов моих на засечную линию отправил, а сегодня подмоги просит! Видать, грозный враг к Киеву идёт.
— Ты, князь, зла на Олега не таи, общая беда у нас. Одолеют печенеги, возьмут Киев — кому Русь объединять? Аль тебе приятней под печенежином ходить? На карачках перед ханом ползать? Нет, князь, от орды в лесах не схоронишься...
В тот вечер Ратибор с Гориславом едва не полаялись, а утром древлянский князь сказал:
— Правду говоришь, Ратибор: не отобьются киевляне — не будет спасения и древлянам. Пойдём Киеву на подмогу...
В Новгороде ударили в било. Стучали долго и тревожно. И, отложив все дела, торопился люд на площадь.
Сошлись, ждали напряжённо, о чём посадник поведёт речь. А тот кожаную повязку на глазу поправил, сказал так, что услышали все:
— Печенеги силой огромной к Киеву подступили, и просит князь Олег нашей помощи.
Выслушали в тишине и взорвались. Криком изошло вече. И было оно хоть и недолгим, но шумным. Кое-кто из именитых попытались повернуть вече по-своему: мол, не Новгороду печенеги грозят, а Киеву, пусть киевляне и обороняются. Но тут Доброгост наперёд пробрался, всех перекричал.
— Люди Нового города, — сказал кончанский староста, — чьи речи мы слышим? Разве не наша дружина ушла с князем Олегом или князь себе славу добывает? Возьмут печенеги Киев, где наш торговый путь проляжет?
— Истину сказываешь, Доброгост, у нас с Киевом одна судьба!
— Созывай ополчение, князь Юрий, кличь кривичей и чудь! Конно и на ладьях пойдём к Киеву!
— Вестимо, отбросим окаянных!
В тот же вечер Ивашка засобирался в дорогу. Сказал отцу:
— Надобно мне в Киев поспешить, может, успею, пока печенеги город не осадили.
Доброгост возразил:
— Не поспеешь. Теперь жди, когда ополчение соберётся, с ним и отправишься — проку больше.
В тревожном ожидании тянулось время. С утра люд уже был на стенах, смотрели на юг, туда, где в трёх-четырёх конных переходах лежала Дикая степь, страшная своей непредсказуемостью, жестокостью кочевников...
И они пришли. На шестые сутки, когда солнце перевалило за полдень, закричали дозорные:
— Эвон, гляди, объявились!
Лада тоже увидела печенегов. Сначала это была малая точка, но вскорости она увеличилась, расползлась грязным пятном и вот уже заполнила собой всё пространство от Днепра и насколько хватало глаз в сторону древлянского края.
— Вся степь явилась! — загомонили на стенах.
— Вишь какую силищу собрал проклятый Кучумка!
Валом перекатываясь по землям полян, орда подступила к Киеву. Зажав в руке лук, Лада смотрела, как близилась конная лава, а за ней, поднимая тучи пыли, двигались кибитки и стада.
— Держись, народ киевский! — раздался голос воеводы Никифора.
Затрубили трубы тревогу, и, впустив последних воинов, закрылись все городские ворота. Встали ратники на стенах, зажглись костры под чанами, и вскоре забулькала смола, закипела вода.
Подбадривая ратников, по стене проходил Олег. Князь был спокоен.
— Нам, русичам, убояться печенегов? — говорил Олег. — Аль не бивали мы их?
А накануне он сказал боярам и старейшинам:
— Печенеги попробуют взять город приступом, но мы отобьёмся. Мы выстоим, даже если Кучум попытается сломить нас измором. Киев должен продержаться, пока не явится подмога, и тогда мы выйдем за стены и сразимся с печенегами...
Орда накатывалась на город медленно, чудищем устрашающим. Передовые отряды подтягивались, останавливались у южных и северных ворот, скапливались у центральных. Вот отделилось несколько всадников, заулюлюкали, засвистели, помчались к стенам, остановились чуть дальше полёта стрелы, загорячили коней. Один из печенегов, подбоченившись, закричал по-русски:
— Конязь Олег, выходи, хан великой орды Кучум подарит тебе жизнь! Не выйдешь, на аркане потянем, и будет конязь урусов собирать помёт для наших костров!
Печенеги захохотали, а со стены пустили стрелы, но ни одна не достигла цели. Печенеги погрозили плётками. Урхо, стоявший рядом с Ладой, сказал:
— Стреляй, княгиня, я свой лук знаю.
Подняла Лада лук, натянула тетиву. Стрела сорвалась, понесла смерть. Печенег, кричавший обидное, закачался, завалился набок. Товарищи поддержали его и, повернув коней, убрались от стен.
Конь вынес Кучума к обрыву и застыл. Внизу широкой лентой будто уснул Днепр, не видно его течения.
А на той стороне зеленели редкие сосновые леса. Поодаль от хана остановилась стража. В руках рослого печенега бунчук, на разукрашенном древке конский хвост.
Свирепа ханская стража, немногословна. Кучум не терпит многословных. Если у печенега язык не знает меры, он должен родиться женщиной.
Хан недвижим и гордо сидит на коне. Его мысли подобны парящему в небе орлу. Взмах крыльев — и новая мысль. Кучум зол, и мысли у него злые. Великой силой осадил он Кий-город, но князь Олег не открыл ворота, а русов не испугало многочисленное воинство. Больше месяца прошло, как стала орда у Кий-города, не один раз лезли печенеги на приступ, взбирались по приставным лестницам, оказывались на вершине стен, и каждый раз, когда Кучум уже думал, что наконец-то Кий-город будет взят, русы отбивались. Печенегов сбрасывали со стен, били мечами и кололи пиками, рубили топорами и убивали шестопёрами, обваривали смолой и кипятком, а отразив, кричали обидное:
