В ханской веже горели в жаровне угли, и тепло растекалось по юрте. Обложенный подушками, Кучум сидел на кошме, сбитой искусными мастерицами-печенежками. Рисунок на кошме напоминал весеннюю, усеянную цветами степь.
Слух хана услаждала музыка. Старый печенег играл на ивовой дудочке что-то напевное, а русская пленница тешила Кучума танцем живота. Танцовщица была совсем молоденькая, почти ребёнок, её обнажённое худенькое тельце не возбуждало хана, и он велел прогнать девушку.
Кучум смотрел на синее пламя, и мысли его были подобны бегу скакуна. Вот неожиданно остановились: хан вспомнил, как, вернувшись из набега, Шалим болтал, что у киевского князя большая и сильная дружина. Но разве можно верить глазам Шалима, они уподобились глазам трусливой собаки, а язык — хвосту овцы. Если верить Шалиму, Кий-город неприступен.
За те недостойные печенега слова Кучум избил Шалима плетью. Он, хан великой орды, поведёт печенегов на Русь. Орда морем разольётся по всей славянской земле, и князь Олег откроет ворота Кия-города и пойдёт у стремени ханского коня, тихий и покорный. А потом сами русы сровняют Кий-город с землёй, и он, хан большой орды, угонит мужчин-русов и продаст их на невольничьем рынке в Херсонесе. Это случится, когда великий бог солнце растопит снег и степь покроется первой травой. Тогда содрогнётся земля от топота копыт, и души русичей заледенеют от дикого визга печенежина.
С караульной вышки, что на Роси-реке, дозорный шумнул:
— Зрю печенега!
И тотчас в засеке поднялась суета, седлали коней. А печенег, уверенный в себе, спокойно въехал на курган, обдутый ветром, остановил коня. На печенеге шапка волчья, тулупчик бараний, а под ним панцирь кожаный с пластинами металлическими, снятый с убитого руса. Такие панцири у русских ратников, но печенег мечтает сразить княжьего гридня: у дружинников рубахи кольчужные, броня сталистая.
Смотрит печенег зоркими глазами на острожек. Вон караульный мечется: заметил печенега, боится. А когда жарко заполыхают бревенчатая ограда и изба, тогда взвоют русы и полягут под ударами печенежских сабель. Кто остановит стремительный бег орды, когда она мчится на врага, кто посмеет встать на её пути?
Он, печенег, малая песчинка этой орды, но даже один он не страшится подъезжать к русскому укреплению. Печенег окинул взглядом степь. Снег, белый как молоко, укрыл её, и оттого степи тепло, как было тепло ему, когда в детстве мать набрасывала на него, спящего, войлочную кошму.
Только на мгновение отвлёкся печенег, только на мгновение отвёл глаза от засеки и не углядел, как из острожка вынеслись всадники и вот уже обходят его наперехват. Крутнул печенег коня, огрел его плёткой, и тот птицей слетел с кургана.
Пригнувшись к гриве — так надёжней от стрелы, — печенег взял в намёт. Отбрасывая копытами снег, конь пластался в беге. Краем глаза печенег успел заметить: он далеко оторвался от преследователей.
Ветер свистел в ушах печенега, пел ему хвалебную песню, сравнивая с быстрым соколом. И когда печенег почувствовал, что преследователи отстали, конь неожиданно угодил передними копытами в яму. Хрупкий настил, прикрывавший её, рухнул, и конь с жалобным ржанием рухнул вниз, придавив всаднику ногу.
Печенег даже подняться не успел, как подъехали русы. Один из них сказал по-печенежски:
— Доездился? — И кинул печенегу один конец верёвки. — Обвязывайся!
Привезли печенега в Киев. Уж больно хвастлив оказался, всю дорогу ругался, ханом Кучумом всем грозился. Передали то Олегу, велел он отыскать Ивашку. Прибежал гридень. Князь сказал ему:
— Ты в печенежском плену язык их познал маленько, толмачь, о чём печенег глаголет.
Принялся Ивашка с печенега допрос снимать и услышал, будто хан большой орды Кучум на Русь собирается.
Обеспокоился князь, задумался, а на другой день опять позвал Ивашку.
— Вот, гридень, сызнова предстоит тебе дорога в Новгород. Передашь князю Юрию: гроза над Русью нависает, пусть немедля собирает ополчение и поспешает на подмогу Киеву. А мы тут силу начнём сколачивать, приготовимся встретить хана...
Что для гридня сборы: на первое время еду в сумы седельные уложил — и на коня... Долог путь от Киева до Новгорода, в два десятка дней едва уложишься. Скачет Ивашка, а с ним два гридня, дадут ночью лошадям роздых — и снова в сёдла.
В дороге весна почувствовалась, снег начал оседать, открылись местами проталины, латки озимых, лес ожил, задышал. Ивашка коня торопил, беспокоился. По всему видно, Кучум к весне набег приурочил, и будет он страшен, потому как велика у хана сила и не знают печенеги жалости.
Скакал Ивашка землями дреговичей и кривичей и повсюду говорил люду:
— Готовьтесь беду от Руси отвести, грозен и опасен враг, того и гляди, двинется из степи...
За Ильменем повстречали новгородский дозор. Десятник Ивашку узнал, всполошился:
— Знать, не с добром, воины. Эвон коней загнали и сами с лиц спали.
И, услышав, с чем едут гридни, десятник сказал:
— Теперь не торопись, у нас кони свежие, мы наперёд поскачем, упредим.
Кучум пробудился в хорошем настроении. В последние годы такое случалось нечасто. Понял отчего, когда, накинув на плечи подбитый мехом халат, откинул полог. Яркое солнце ослепило, пахнуло теплом и сыростью тающего снега.
Пора, решил Кучум, пора и тут же велел собрать ханов малых орд и темников.
Они заполнили юрту, расселись тесно вокруг хана великого улуса, молча взирали на него. А он повёл глазами, разглядывая каждого, наконец заговорил как о давно решённом:
— Мы пойдём на Уруссию всей большой ордой и, подобно разливу великой реки в наводнение, затопим её всю. Горе будет тем, кто станет на нашей дороге. Разве у конязя Олега есть сила, способная сопротивляться нам? Ответь мне, хан Шалим?
Потупив голову, Шалим промолчал.
— Ты не имеешь ответа? Я пошлю тебя впереди всех, и тогда ты поймёшь, что никто, никакие стены не остановят орду хана Кучума.
Кучум вздёрнул подбородок, прищурился:
— Идите и ждите, когда вас позовёт моя труба...
— Твоё слово, повелитель, закон, — поклонились военачальники.
А вскоре по всему печенежскому становищу затрубили рожки, и вся большая орда пришла в движение. Не знающие страха темники и тысячники повели бесчисленные отряды воинов, сняли юрты, заскрипели колеса кибиток, табунщики погнали косяки коней, а чабаны — отары овец и стада коз, брели гурты разного скота. Крики, рёв и ржание нависли над степью. Всем улусом двинулась орда.
Переправились печенеги в низовьях Днепра на плотах из конских шкур, на бычьих пузырях. Передохнули на правом берегу и снова тронулись неторопко. Подобно чёрной грозовой туче, медленно поднимавшейся над горизонтом и сверкавшей молниями, орда двигалась на Русь.
Впереди рысили разъезды малой орды хана Шалима. Они завязали первые стычки с дозорами, и над сторожевой линией зажглись сигнальные огни. Но Кучуму это было безразлично: сейчас уже никто не остановит печенегов. Они хлынули на Русь, и их бесчисленные отряды, растекаясь во все стороны, примутся загонять русов. Сам же Кучум пойдёт на Кий-город.
На бродах перешли Рось-реку. В сотне шагов догорала изба в засеке. Кучум подъехал к открытым воротам, остановил коня. Во дворе один на другом лежали убитые печенеги и русы. Верно, отчаянно сражались русские ратники.
— Безумцы, если мыслили отбиться, — прошептал Кучум.
Хан тронул коня. Он ехал в окружении мурз и беков в середине войска, а позади, за последним отрядом конных, катились кибитки ханских жён. В пути они Кучуму не надобны, но его жёны поставят свои вежи у Кия-города — пусть князь Олег видит, что хан привёл орду не на день и не на два, а надолго. И если князь русов не откроет ворота, печенеги выморят упрямцев голодом.
Темники и тысячники передавали: русские пахари и ремесленники разбегаются как зайцы, а Олег не осмеливается вывести дружину из города. Кучуму это неудивительно. Сколько гридней противопоставит орде русский князь? Дружинников у Олега раз в восемь меньше, чем воинов у Кучума.
