Когда солнце спряталось за дальним лесом, хазары расположились на ночёвку, чтоб с утра самим двинуться к Киеву.

С дальней левобережной заставы, что в земле северян, явился в Киев гонец с тревожной вестью: хазары разорили суличей и на конях идут к Днепру.

Созвал Олег воевод и старейшин думать, как от хазар отбиться: идти ли навстречу или дожидаться, когда они Днепр переплывут.

Накануне князь обошёл стены, осмотрел рвы и валы, а на совете старейшины заверили, что немедленно наготовят котлы для вара и кипятка, люд поднимут, коли хазары осмелятся на приступ.

Через день ещё один гонец прискакал. Аюб остановил полки в вёрстах трёх от Днепра, ниже Киева, и, по всему видно, намерен перебраться на правый берег. Всего же хазар за три тысячи.

Воевода Никифор считал: Аюб станет переправляться на бродах в низовьях Днепра. Олег с ним согласился и предложил встретить хазар на переправе. Однако Ратибор высказал сомнение: что, если Аюб вздумает переправляться не в одном месте?

И тогда Олег с воеводами решили послать лазутчиков в становище хазар...

На лодке-долблёнке Урхо ночью переплыл Днепр, у густых зарослей ивняка вытащил её на песок, осмотрелся. Тихо, только там, у хазар, перекликаются дозоры. Крадучись, перебегая от куста к кусту, подобрался Урхо к хазарскому становищу. Посылая лопаря, Олег напутствовал его: «У тебя глаз острый, походка бесшумная, выведай, что Аюб замыслил».

Вот, громко переговариваясь, прошли совсем рядом хазарские караульщики. Остановились вблизи, посмеялись. Урхо затаился. Но хазары отправились дальше. К утру становище оживилось, а когда поднялось солнце, Урхо увидел, как часть арсиев направилась вверх по течению.

Урхо подумал — хазары двинулись к переправе, но не спешил возвращаться: он должен узнать, куда пойдут остальные. Но в становище больше никакого передвижения не замечалось. Однако Урхо был терпелив. Он пролежал до вечера, и только когда смерклось, всё становище пришло в движение. Хазары свернули юрту Аюба, оседлали коней и сотня за сотней двинулись в низовья Днепра.

Теперь Урхо всё стало ясно. Дождавшись, когда ушла последняя сотня, он заторопился в Киев.

Ночь была на исходе. Густые облака закрывали луну и звёзды. Над Днепром плыл предутренний молочный туман. С высоты седла Аюб следил, как переправляются арсии. Туман поглощал хазар. Темник не стал дожидаться, когда ему отыщут ладью, тронул коня. У реки спешился, скинул одежды. Приторочив их поверх седла, неспешно вошёл в воду. Пусть арсии видят: он такой же воин, как и они.

Аюб знал: тысячник Нияс уже переправился и теперь ждёт Олега. Аюб доволен: всё идёт, как он задумал. Сегодня его арсии ворвутся в главный город русов, и кровь прольётся на его улицах. Кровь, как хмельное вино, пьянит Аюба. Душа радуется, предчувствуя скорую победу.

Река всё глубже и глубже, и вот Аюб уже плывёт, держась за конскую гриву. Но вскоре темник почувствовал — конь достал дно — и пошёл вброд. Дно каменистое, идти неудобно, конь то и дело спотыкается. На берегу он встряхнулся, пофыркивая. Арсии выходят из воды, сбиваются в толпу. Но это ненадолго. Сейчас они разберутся по десяткам и сотням в тысячи. Тысячники отыщут Аюба, и хазары на рысях двинутся к Киеву, а тем временем Нияс уже оттянет на себя киевские дружины.

Темник напряжён, как всегда перед сражением. Это напряжение напоминает туго натянутую тетиву лука.

Рассветало, и туман начал рассасываться. Неожиданные тревожные крики насторожили Аюба. К нему подскакал Марзет, крутнул коня. Указывая вперёд, выкрикнул:

   — Там русы!

Аюб огрел Марзета плетью:

   — Ты визжишь, как подлый шакал! Или у тебя нет арсиев? Прочь!

Марзет рванул коня, а темник привстал в стременах, всмотрелся в даль. Там стеной темнело войско киевлян.

   — Русы! Русы! — кричали хазары, перестраиваясь к бою.

Аюб понял: Олег перехитрил его. Он послал на Нияса малую часть своих дружин, а основными силами обрушится на него.

Мысли Аюба работали лихорадочно. Как спасти арсиев, как избежать позора? Отойти? Но уже поздно. Выход один — бросить на русов всех. Арсии уже в сёдлах, и они готовы к сражению. Ударить, пока русы стоят, разорвать эту стену! Но дружины Олега опередили хазар. Раздался топот множества копыт, и русы пошли вперёд. Их стена вот-вот навалится на хазар.

Взвизгнул Аюб, кинулся в схватку. Зазвенели мечи и сабли, ржали, дыбились кони, кричали раненые. Конь под темником встал свечой, и только это спасло Аюба. Меч гридня скользнул по броне, а сабля темника достала русича.

Бой оказался коротким. Хазары не выдержали натиска дружин, повернули к Днепру. Их секли, кололи, били шестопёрами, и только меньшей части удалось достичь противоположного берега.

Оглянулся Аюб, и слёзы застлали глаза. Где его арсии, где те, с кем ещё вчера был непобедим? Никогда не плакал Аюб, даже когда покидал родной очаг. Марзет и Оса торопили, русы преследовали их. Тысячники гнали коня темника, не замечая, что он склонился к луке седла и совсем безучастен...

Хазары уходили от погони поспешно. К полудню они далеко оторвались от дружин Олега. Не давая коням роздыха, арсии скакали к реке Суле. Они рассчитывали передохнуть за Сулой и уйти к Итилю, где и дождаться Нияса.

Не знали Аюб и его тысячники, что воевода Никифор встретил Нияса в двадцати вёрстах от Киева и, разгромив его, гнал, не давая переправиться, и мало кто из арсиев Нияса спасся.

За Сулой хазары передохнули, и Аюб пришёл в себя. Остатки арсиев темник повёл к Итилю...

Отбили хазар, прогнали их с левобережья, и в Киев явились послы от северян и суличей, вятичей и радимичей с просьбой взять их под защиту. Олег принимал их на Горе, на Красном крыльце, за накрытыми столами, поил мёдом и вином, угощал широко, а когда закончился пир, спросил у послов:

   — Велика ли ваша дань хазарам?

И, услышав, сколько брали с них сборщики каганата, заявил:

   — Отныне не хазарам платить будете, а Киеву, ибо он ваша защита от них...

В то же лето 6392-е от сотворения мира, а от Рождества Христова в 884-е ходил Олег к северянам, в другое лето — к радимичам и установил, какую им платить дань.

Киевляне славили Перуна, отмечая победу над хазарами. Жгли на капище жертвенный огонь, приносили Перуну жертвы. Идол взирал на всё с холодной надменностью: он привык к подношениям.

Олег не пошёл на капище, они с Ладой отправились на охоту. День был ясный и тёплый. Они ушли вдвоём в ближний лес, без гридней, чтобы никакой посторонний глаз их не видел. Бродили по лесу весь день. Лада застрелила зайца, а Олег даже лука не поднял. К вечеру устали, разожгли костёр, освежевали зайца, нанизали его на прут из дикой груши и, дождавшись, когда нагорят угли, приспособили прут к двум рогатинам, загнанным в землю.

Мясо румянилось, пахло дымком, они проголодались и только теперь подумали, что не ели с самого утра. Олег не упомнит, когда вот так они оставались с Ладой один на один. Пока заяц жарился, Олег рассказывал Ладе, как ходил с Рюриком на драккаре по морю Варяжскому и как однажды попали в сильный шторм. Море поднимало волны выше скал, оно швыряло драккар, словно ореховую скорлупу. Викинги спустили паруса, держали драккар на вёслах, не давая волнам накрыть его. Драккар выносило на гребень волны, потом так резко бросало вниз, что захватывало дух, и не успевали викинги глотнуть воздуха, как их снова поднимало на гребень... Викинги молились Вотану, а он, Олег, считал, что настал его последний час...

Лада слушала Олега не перебивая, но он неожиданно прервал рассказ, прислушался. В лесу запела какая-то птичка, выводила грустно, и никто ей не откликнулся.

— Ты слышишь, как ей одиноко? — спросил Олег.

Лада перевела разговор на другое. Она принялась расспрашивать, в каких землях побывал Олег и почему Рюрик пришёл на Русь...

Они провели у костра всю ночь. Князь поддерживал огонь, и искры роем взлетали в темень неба. На лице Олега Лада уловила грусть.