— Если бы вы ушли — выжил бы не только ты.

Карвер стиснул зубы, огромным усилием гася клокочущую внутри гневную бурю:

— Ага, через два поворота к Казематам на нас налетели бы кунари, которые шли к Крепости, и не выжил бы никто. Не надо, ладно?

Глупая, детская просьба. Чего он собирается достичь, говоря такую чушь?

Орсино прикрыл глаза. Опустевшая склянка из-под зелья выскользнула из его руки и с глухим звоном упала на ковёр. Не разбилась, чуть прокатилась под стол и затихла.

Карвер сделал шаг вперёд. Что он, право слово, мог сейчас сделать, кроме телесного контакта, кроме того, чтобы безмолвно разделить чужую скорбь по людям, которых Орсино был должен — нет, даже призван — защищать, а в итоге получил очередные трупы магов на совесть? Какая тут вообще могла быть помощь, если не та, которую совсем недавно Орсино предложил самому Карверу — тактильное утешение?

И поэтому Карвер просто чуть коснулся его руки повыше локтя и тихо выдохнул:

— Иди сюда.

Без идиотской неловкости, без ещё более идиотского официоза и прочих псевдоорлесианских плясок. Хватит, надоело. Орсино сейчас был предельно открыт, и стремительно стирались границы привычных ролей ученика и учителя, между которыми не было равенства.

Да пошло оно ко всем Порождениям и демонам сразу.

Орсино замер, потом медленно повернул голову, фокусируя, наконец, взгляд — и именно на лице Карвера — и тот сжал руку сильнее, потянул к себе, каким-то краем сознания понимая, что контроль — на нём, что ведёт сейчас он, и что очень скоро само понятие о ведущем и ведомом станет неважным. Только нужно добиться того, чтобы Орсино сделал шаг.

— Карвер.

И не было в его голосе ни отрицания, ни попытки поставить на место — ничего, кроме удивления. Давай, оживай, ну же! Потом ещё наудивляешься. Будет чему.

Карвер поднял левую руку и опустил её на чужое плечо. Ещё раз потянул к себе — мягко, ненавязчиво, словно намекая: я не буду настаивать, но посмотри же, сейчас обоим станет от этого легче, я хочу помочь, тебе нужно, мне нужно, ты можешь не соглашаться, но зачем, зачем же тебе отказываться?..

И когда Орсино под его руками подался навстречу, шагнул ближе, ломая расстояния, что-то внутри болезненно сжалось, а потом вдруг отпустило, раскрылось целиком, окутывая теплом и непонятной пока горькой нежностью.

— Я надеюсь только на то, — на грани слышимости выдохнул Орсино почти Карверу в щёку, — что ты отдаёшь себе отчёт в том, что делаешь.

Карвер почти против воли улыбнулся на эту попытку поддерживать привычный менторский тон, и коснулся губами кончика уха:

— Именно потому, что я отдаю отчёт — прекрати, пожалуйста, думать.

Принять решение, предложить, взять на себя ответственность — кажется, Карвер этому незаметно для себя научился.

Где и когда — сейчас было всё равно.

Лириум тоже горчил. Горчил, чуть цеплял язык, немного вязало во рту, но отчего-то его горечь была сейчас правильной. Не то, чтобы очень нужной, но правильной. А когда Орсино, выдохнув в губы что-то бессвязное, коснулся спины Карвера между лопаток, бездумно чуть прочертил рукой ниже, Карверу стало уже не до привкуса поцелуя — остался только вкус.

Все жалкие остатки, крохи напряжения между ними трещали, лопались, осыпались на ковёр невидимым пеплом, чтобы уйти с первым же сквозняком. Карвера тянуло куда-то — в какую-то безграничную, заставляющую задыхаться эйфорию, но этим он ещё сумеет сполна насладиться потом. Потом, когда они выдохнут, когда можно будет сжать тонкую руку, упавшую рядом на простыню, когда можно будет коротко поцеловать висок, одним махом вернув прикосновения пальцев, когда он услышит ровное, глубокое дыхание спокойно уснувшего около него Орсино. Вот тогда он себя отпустит и рухнет в водоворот застилающих всё прочее эмоций, а сейчас — сейчас можно было трогать, вплетать пальцы в волосы, бессчётное множество раз оглаживать затылок, наверняка вечно ноющий, тянуть и — наконец-то! — прижимать к себе вплотную уже не за плечи, а обвив рукой талию, целовать, чувствуя в ответных касаниях губ оттенок искреннего исследовательского интереса — странно было сомневаться, что он его и тут проявит! — можно было очень многое, но никак не терять контроль.

Тем сильнее отрезвила упершаяся в грудь ладонь. Карвер чуть отклонился назад, бездумно погладил пальцы и выдохнул:

— Что?

А ведь всего этого Орсино вполне могло хватить для того, чтобы прийти в себя и вспомнить привычный уклад. И он вполне мог сейчас выдать что-нибудь в духе «идите спать, Карвер, нам обоим необходим отдых».

Только попробуй…

— Не здесь, — Орсино шагнул вперёд, Карвер, повинуясь его движению — назад, ко входу в кабинет. — Я не собираюсь заниматься сексом ни на столе, за которым работаю, ни в кресле, где иногда сидит кто-то, кроме тебя.

Карвер спрятал ухмылку и вжался спиной в дверь. Контроль, чтоб тебя, помни о нём, вам нужно выйти отсюда в максимально приличном виде — случайные встречные не смогут списать все детали на последствия боя за город.

— Да, сейчас. Сейчас, подожди…

Орсино поймал его за пальцы, пытавшиеся нащупать ручку, мягко отвёл ладонь в сторону и открыл дверь. Карвер поспешно шагнул вправо, пропуская его, кое-как пригладил волосы, оправил мантию и вышел следом.

…С успокаивающим звуком закрылась щеколда, Орсино, повернувшись спиной к двери, поднял руку к вороту, расстегнул удерживавший его аграф, и от этого простого жеста Карверу пришлось едва ли не орать на себя внутренне, чтобы не рвануть к нему одним движением, не стиснуть в объятиях до хруста, не дать вырваться душившей его дикой смеси страсти и нежности бешеным напором. Не он сейчас нужен. Не он.

Сам он был готов сдёргивать мантию через голову, а идея порвать исподнее уже в процессе казалась всё более привлекательной, но шагнувший к нему Орсино именно в эту секунду просто взялся за пряжку Карверова пояса.

Если до этого Карвер ещё был способен прикидывать, как оно будет, то теперь эта способность разлетелась на куски с ледяным звоном, и он, подавшись навстречу, жадно припал губами к открывшейся распахнутым воротом шее.

Раздавшийся в ответ тихий, легчайший стон над ухом его едва не оглушил.

Пояс брякнул об пол, Карвер уткнулся пылающим лицом в прохладную кожу Орсино и замер — всё ещё не хватало уверенности, всё ещё хотелось задавать эти глупые вопросы — «позволишь?», «можно?», «я продолжаю?»…

С плеч сбросили накидку, и это пришло ответом на всё. Ведомый чем-то, чему он и названия дать не мог, Карвер жадно втянул носом запах чужой кожи и опустился на колени, скользя руками по телу, ловя едва заметную дрожь, прижимаясь в итоге щекой к пока ещё слегка напряжённому под мантией члену, кусая нывшие от желания коснуться не через тряпки губы, не считая нужным давить острое желание обнять за бёдра.

— Карвер, — его звали к себе — негромко, ненавязчиво, но так, что отказать не возникало и мысли, звали подняться, гладя по щеке снизу вверх, звали прижаться и снова поцеловать — медленно, глубоко, словно он не распробовал в первый раз — да он и правда не распробовал. — Карвер, идём.

Что? Куда? Зачем?..

Орсино, мягко утягивая Карвера следом, улёгся на застеленную кровать, ненамного шире, чем у Карвера в комнате, но всё же — и опустил его руку на свой пояс.

Расстегнув и скинув его на пол, Карвер дёрнул мантию вверх, снял, отбросил, тряхнул волосами и застыл безмолвным созерцателем, глядя, как Орсино избавляется от своей.

Тонкокостное, без намёка на физическую силу, прекрасное в своей лёгкой непропорциональности и худобе тело не портило даже бельё. Но без него, конечно, оказалось ещё лучше. Настолько лучше, что Карвер не сдержал стона и поцелуев — хаотичных, беспорядочных: осыпал ими плечи, прижимался к ключицам, чуть втягивал в рот кожу над сосками, обнимал губами сами соски, и не было никакого страха сделать что-то не так. Что могло быть не так, когда тебя ведёт что-то такое, что не даёт ни единого шанса ошибиться? Что делает любую ошибку не ошибкой, а наоборот: чем-то уместным именно в этот момент?