Со стороны солнца к нему навстречу кто-то бежал по дорожке и был уже рядом. Мечтатель поднял козырьком ладонь к очкам и разглядел приближающуюся к нему девушку в спортивном костюме. Ещё десять секунд, десять быстрых беговых шагов, и спортсменка – напротив мечтателя. Поворачивается, улыбается и машет рукой. Когда девушка завернула за домик и скрылась, он понял – это была Она, Незнакомка-Алёнушка, за которой он так постыдно подглядывал вчера, а минуту назад был готов дожидаться её нелепым растаявшим снеговиком…

Но не было уже робости. Он почувствовал необходимость догнать её, чтобы бежать с ней рядом, вместе, ничего не боясь и не стесняясь. «С отдышкой и плоскостопием?» – проснулось сомнение у него внутри.

Потихоньку начали возвращаться курящие, принося с собой резкие табачные и туалетные запахи. Из коридора доносился шум, бубнили на разные голоса, перебивали друг друга. Иногда хотел вставить что-то своими «одиночными выстрелами» голос Ивашкина, но ничего не получалось. Он застревал посередине слова, и его накрывал «пулемётными очередями» гомон литейщиков.

Мечтатель охранял мечту, не вставал с кресла и почти не двигался. Всё шло по его плану. Мечта приближалась. Литейщики ещё покричат, но закон есть закон. Особенно, когда закон советский, непоколебимый, железный, главный закон страны – Закон очерёдности.

«Гражданин, вас здесь не стояло!» – гениальная фраза, звучавшая каждые полминуты по всей необъятной стране, начиная от булочных и заканчивая обувными. А в таких серьёзных, как ковровые, гарнитурные, автомобильные, квартирные очереди, не забалуешь. Бывали исключения, куда же без них.

Откройте любой учебник русского языка! В каком классе ваш(а)? Любое правило, практически любое. О правописании прилагательных с двумя «н» даже неловко и вспоминать. Какой материал вам нужен: оловянный, деревянный, а может, стеклянный? Или вот это. Просто поэма, варенье для ушей, мёд с пасеки сорокинского тестя:

Без исключений жизнь была бы постна, изюминка бы пропала, исчезло такое необходимое для советского человека чувство постоянного внутреннего напряжения. «Из очереди не выходить! Кто вышел – потерял право в ней находиться!» – постулат посильнее тех, что окружают нас со всех сторон: «Не разжигать! Не входить! Не сорить! Не курить! Уходя, гасить! Не давать детям!» Самое главное правило передавали из уст в уста в универмагах, универсамах, продуктовых и других. И, конечно же, учили детей, наследников всего.

Мечтатель как ненормальный человек ненавидел очереди. Внутреннее благородство и природная робость, застенчивость не давали возможности общаться с очередью на равных.

– Ты, сынок, беги вперед, займи очередь, а то я с сумками пока дойду. Занял? За кем стоишь? За тётей?

– Женщина, это я за тётей стою, а вас я не видел и мальчика вашего тоже. За мной вот парень, за парнем девушка, а за ней бабка, дальше кошка, жучка, мышка, комарики на воздушном шарике, раки и так далее. Так что извините, но вам вон туда, за угол, вниз и по стеночке – на первый этаж. Только очереди не перепутайте, а то там в женский туалет тоже дли-и-нная.

– Что же ты, я же просила, у меня же сумки тяжёлые, мы теперь никуда не успеем.

Мама чуть не плачет. Ну а что он мог? Это выше его сил! Прости, мама! Это выше облаков, выше неба. Это почти как обратиться к богу…

Но теперь очередь его защищала, и он рад был, что в ней находится. Он сейчас – первый. Сорокин на собрание даже не пришёл, видимо, уехал сразу на пасеку помогать пересчитывать деньги. Пенсионер, по слухам, был плох, хотя держался молодцом в свои восемьдесят два. Из профкома ходили его проведать и принесли жалобу от медсестёр: знаменитый токарь и орденоносец хлопает их по понятным местам, когда ему ставят капельницы.

Микушкина в зале тоже не было. Собирается, наверное, пакует чемоданы. Как это возможно вообще – переехать? Уму мечтателя непостижимо. А книги? Как их перевозить? Вещи помнутся – их можно выгладить на новом, чужом, неприветном, холодном месте. Но книги! Книги запылятся, запачкаются, обязательно какая-то пропадёт, фантастика перепутается с приключениями, а автомобильные справочники – с русскими классиками.

Его тронули за плечо, решительно. Мечтатель в испуге поднял глаза и увидел перед собой скелет Микушкинской фигуры. Его так и дразнили всю жизнь – «Скелет». Если посадить в магазинные весы на одну чашу Микушкина, а на другую – фиолетовый труп цыплёнка из кулинарии городского ресторана «Энергетик», то утиные носики весов могут и сравняться. Микушкин всегда был голоден. Он всегда старался чем-нибудь перекусить, «перехватиться» до обеда, как сам выражался, забывая, что недавно вышел из столовой. Ну что поделать, если у человека конституция такая. Мечтатель кушает мало, а не худеет. И будь ты хоть гением, хоть героем, хоть мореплавателем или отличным плотником – прозвище на всю жизнь тебе дадут не по заслугам, а по фигуре, привычке или фамилии.

Вид у Микушкина был такой, будто он не ел три дня и теперь решил проглотить первого попавшегося, а им оказался мечтатель. Глаза Микушкина горели, а толстые бронированные стёкла очков их здорово увеличивали (второе прозвище его было «Телескоп Телескопыч». Полное ФИО – Микушкин Тимофей Тимофеевич). Кадык на худой шее можно было принять за второй нос. Губы дрожали, и в их уголках застыла пенная слюна, как у бешеной собаки.

«Раздали? Машины раздали?» – собака хрипела и заглатывала воздух. Мечтатель не мог отвести от Микушкина глаз и лишь покрутил медленно головой. «Подвинься, старик, дай присяду, бежал как из плена». Мечтатель пересел с последнего в ряду сиденья на следующее и машинально прочёл на спинке перед собой, кем являются Ивашкин, профорг завода и главный инженер в глазах общественности.

«Я с переговорного. Ушёл в обед. Отпросился, – лаял Микушкин. – Звоню в Харьков однокашнику. Говорю, подал заявление. Собираю вещи. Жаль, машину не успею получить. Он говорит: «Дурак», – говорит. Беги, говорит. Забирай заявление. Ты эту машину, говорит, в Ростове грузинам за хорошие деньги продашь. У нас на очередь встанешь. Через годик-два получишь новую. Тут очередь быстро движется. Завод-гигант. Не то что ваша голытьба. Ох, дай отдышусь. Где Ивашкин-то? Я обратно в кадры. А Раиса в исполком уехала. Я туда, чтоб заявлению ход не дала. Там говорят: в больнице, говорят. Она на служебной – я пешком. Еле поймал. Сил нету. Пойду попью. Если что, скажи, чтоб без меня не… это, что я пришёл, скажи. Я не увольняюсь, скажи. Я быстро». И ускакал на длинных и тонких ногах.

Мечтатель посидел с минуту, неловко встал, перебрался через неоткинутое сидение и пошёл на светившийся зелёным «Выход».

На проходной вахтёр его не узнал, схватил через окошко и хрипло, зло крикнул: «Пропуск!», но когда увидел мертвенно-белое лицо мечтателя, разжал челюсти и влез обратно в свою конуру.

Мечтатель вышел через вертушку за дверь и оказался на улице под фонарём.

Было уже темно. Ноябрь, но не холодно. И пусто. Пусто снаружи и внутри.

Мечтатель не горевал, не досадовал, но где-то внутри этой пустоты прятались страшное разочарование и ужасная безысходность. Как два цепных пса, они выжидали, оскалив зубы, порыкивали, морщили носы, и их жёлтые свирепые глаза светились в пустоте. Чтобы укротить псов, мечтатель часто и глубоко задышал. «Осенний воздух нов. Простуда бродит в лёгких, – успокаивал себя он, – приятно, холодно пронизывая грудь. Пусты дома. Пуст город. Где-то путь свой начала звезда. Ей – только падать». Рыдания вырвались из него с последней строкой. Псы заревели, зашлись лаем. Пустота дрогнула – звери выскочили наружу.