«Вот, смотрите, какой он у меня – тихоня, молчун и мéдля. Сделайте его таким, как все, как я задумывала, как двадцать лет ждала. Пусть учится плохо, мать (меня, то есть) не слушает, курит за гаражами, дерётся с ребятами, даже кошек пусть мучает, у детей всякое бывает, потом перерастёт, уму-разуму от людей наберётся. А?»

Врачи качали головами, мычали, перестукивались друг с другом через коленки мечтателя, заваливали его идиотскими картинками, требовали разгадать для них тайну светофора, снова качали головами.

«Отклонений мы с коллегами у ребёнка не находим. Рефлексы, суффиксы и префиксы у сына вашего хорошие. На уроках он не балуется и аппликации научился лепить. Полноват вот только для своего возраста, на диете его подержите. Ну и витаминки попейте. Я сейчас рецептик выпишу. Витаминки группы «А и Б сидели на трубе» и ещё «Эники-беники ели вареники» – это на латыни. Не волнуйтесь, мамаша, в аптеке поймут, разберутся».

Так всё детство и отрочество он и прождал взросления.

Он не был тупым. Просто не хотел выделяться умом. Не достигнув нужного возраста, в котором дети зубрят монолог «А судьи кто?», чувствовал, в чём кроется главная беда непохожего на других человека.

С пяти лет он пристрастился к шахматам. Постиг игру сам, но не участвовал в турнирах, а проигрывал этюды из журнала «Наука и жизнь» в одиночестве в дальней комнате без окон, «тёмной».

У профилактория по выходным собирались шахматисты, играли серьёзно, с часами. Очки их блестели на солнце, они хмурились после каждого хода, прикусывали губы, рвали мочки ушей, некоторые из них громко и разочарованно причмокивали и шелестели бровями, дёргали в отчаянии головой. Мечтатель стоял сбоку и выигрывал почти все партии заранее, безо всяких шахматных часов.

Он не был угрюмым или молчаливым. Просто, что говорить, когда и так всё ясно: пустое – это порожнее, воробьи пусть летают, а слова лежат там, где надо, да и костей в человеческом языке учёные так и не нашли.

Вот один мексиканец оглох (мечтатель в «Крокодиле» видел заметку). Но прожил чудесно двадцать лет с не подозревающей о болезни женой, отвечая на её вопросы только «да» и «нет», и, может, ещё пару слов, вроде «голубушка, как хороша!» Душа в душу, душа в душу прожили – факт.

Он не был мéдлей. Зачем тратить силы, бегая с грязной палкой по двору, гоняя кошек по подвалам, падая с санок на ледяной горке в холодный мокрый снег?

«Спеши не торопясь!» Это не мечтатель придумал, а в Древнем Вавилоне какой-то человек крикнул всему миру с той самой недостроенной башни. И это случилось, когда ещё на свете не было ни нашего города, ни школы, ни Синицына, ни русского языка с литературой, ни невропатологов-психологов, автомобилей даже не было. Только Вавилонская башня и шахматы.

«Спеши медленно!» Не послушали того человека вавилоняне, поспешили – весь свет насмешили, где-то схалтурили, как мечтателев сменщик Володя. Всегда за ним приходится переделывать. А от строителей башни тоже, наверное, план начальство требовало авралом. Вот и рухнула башня. Осталась только эта мудрая мысль да ещё шахматы.

Как-то он написал честное сочинение на вольную тему «Твой край – твоя малая родина». Статью 58 Уголовного кодекса РСФСР в редакциях 1922 и 1926 годов уже отменили, а новый кодекс 1960 года ликвидировал не только понятие «контрреволюционная деятельность», но и за «измену родине» (ст. 64) стал привлекать настоящих шпионов, а не всех подряд граждан страны, и мечтатель чудом выжил после проверки сочинения. Спасло его то, что работу его не сочли за «деяние, умышленно совершённое гражданином СССР в ущерб суверенитету, территориальной неприкосновенности или государственной безопасности и обороноспособности СССР: переход на сторону врага, шпионаж, выдачу государственной или военной тайны иностранному государству», хотя опытный следователь определённой службы смог бы приравнять мечтателев опус к «бегству за границу или отказ возвратиться из-за границы в СССР».

Искренний мечтатель написал под воздействием «путешествия» по великой французской литературе (от Вийона до Золя), что считает себя французом, и малая родина или большая – ему всё одно. Главное – что у человека в сердце, в душе и как человек воспринимает мир.

После последовательных истерик от классного руководителя (совместно учителя рус. яз. и лит-ры), завуча и директора, педсовет решили не собирать, оставить, так сказать, сор в избе, замести в какой-нибудь дальний угол, благо что таких в старом здании было предостаточно. Да и с убогого что возьмёшь, кроме тетрадки? Её изъяли и велели подписать новую.

Тогда он перестал быть искренним и окончательно замкнулся. Изломал на мелкие части и разметал по заросшим бурьяном колхозным полям за гаражами ключи ото всех своих дверей.

Долгое время мама не сдавалась: «Сынок, сходи за молоком, вот бидон и деньги, привозят в три, выйди пораньше, займи очередь».

Он приходил домой в пять. Молоко белело в бидоне, а на дне сокровищем с затонувшего флибустьерского фрегата капитана Блада покоился серебряный полтинник. Мама сливала молоко в банку, доставала монету, вздыхала и шла сдавать её в магазин продавщице.

Белый и чёрный, батон и буханка были всегда чёрствы или забрызганы осенней дорожной грязью, если в хлебный посылали мечтателя.

Мать со страхом ждала его взросления, не зная, что люди делятся не на детей и взрослых, а на взрослых и взрослых.

Утро нового дня на турбазе и впрямь было мудрое. Ночные сомнения, угрызения и твёрдое желание уехать первым же рейсом домой разбились сумасшедшей мухой о пыльное стекло окошка. Солнце вызывало на улицу («Здрасте, а мечтатель выйдет?»), вертелось, жужжало, прыгало, пытаясь преодолеть твёрдое неорганическое изотропное вещество, завлекало воскресной передачей «С добрым утром!» из динамика у столовой. Мечтатель поднялся, отщёлкнул шпингалет и толкнул раму. Муху унесло, а занавеску дёрнуло внутрь.

Был новый день, совсем новый. И не было в нём ни демона, ни ошпаренного кладовщика, ни сменщика Володи, а было только солнце и улетевшая на волю муха.

Мечтатель достал из дорожной синей сумки с красной полосой мыльницу, коробку зубного порошка «Мятный», пенальчик со щёткой, вафельное полотенце и пошёл принимать водные процедуры.

Когда он открыл дверь и шагнул на крохотное крылечко с навесом, солнце уже ждало его. Оно плеснуло на мечтателя теплом и светом. Оно заставило зажмурить глаза и остановиться на шатких ступенях. Оно радовалось приходу товарища, толкалось и шалило с ним.

Мечтатель испугался, шагнул назад и чуть не полетел с крыльца, поставив ногу в пустоту. Не пытаясь сопротивляться, он сел на ступеньку, закрыл глаза, сдёрнул очки и подставил лицо солнцу. Глаза наполнились светом, белая кожа – теплом, стало нестерпимо ярко и резко в глазах.

Он опустил лицо и заметил про себя, что никогда в жизни так не делал, даже в детстве, даже летом. Никогда.

Было хорошо дышать, смотреть на мир закрытыми глазами, наполненными солнцем, слушать недалёкий бубнёж радио и ни о чём не думать. Сидеть бы так и сидеть. Пусть пройдёт день, он готов встретить здесь и ночь, проводить осень, встретить зиму, новый свежий снег. «Tombe la neige. Tu ne viendras pas ce soir…» Пусть его заносит, пусть он даже превратится в сугроб, и деревенские дети вставят ему меж очков морковку и начнут водить хоровод. Пусть, не страшно, ведь весной-то он, несомненно, оттает. А потом будет лето, и на выходные (он обязательно дождётся) приедет…

На дорожке послышались быстрые шаги, и у него сработала защита. Он немедленно вернул на место очки, открыл глаза и вспомнил, что не надел головной убор. По миру поплыли цветные пятна, солнце не хотело его отпускать, и он закрыл глаза ладонью. Шаги приближались. «Вдруг это ко мне?» – испугался мечтатель, и сердце вздрогнуло. Он открыл глаза, несколько раз моргнул в темноте и опустил ладонь. Перед ним была та же картина, что и вчера: берёзы, угол соседней дачи, речка и пристань вдали, жёлтое поле с редкими зелёными проплешинами и пятнистый лес за ним.