Предчувствие Умирающий летом не способен на смерть. Чаще он как примета покачнувшихся стен от стоящих напротив или – утром в толпе, знак распахнутых окон к синей, с зыбью реке. Умирающий в позднем сне, по дням изучив, как качаются звезды, ритм строки и мотив: часто с вечера утром ярче свет в темноте и способен плыть в руки, если небо везде. Если охрой, едва ли будут в нем облака плыть от синих окраин через их берега и для яркости красок будет лишним мазок. Из неоновой маски даже желтый листок. Бесполезны все даты утра, с вечера дня. Те, что мне благодарны, знают вас, не меня или – ближе Постолке! Я так летом хотел прокатиться на тройке, сам не зная зачем по лугам, где вихляет руслом, вспыхнув река. Там шатает, гуляет и – трава в ветряках. И готов я до взлета встать под душ и удар вод и винт самолета если тройка к чертям, опираясь на крылья, не влекомый никем, их из омута вырвав, на любом сквозняке. И на милость надеясь… на себя – в сотый раз от осенних апрелей и – до зимних утрат, вверх, до новой стоянки, где уснул караул… Все темно на экране. Может кто-то уснул! Или – холод рискует стертым и в витражах: молча краски тусует в темно-белых тонах. Зима не в эту осень Я опоздал. Билет просрочен. И дни не в рифму, часто в прозу. По ним из выщербленных точек подстрочник и строка к истоку! Любой строке как дням на вылет: и – той что тенью перед мыслью или – другой, когда нет крыльев, чтобы упасть, достигнув выси. Где листья ворохом – к дороге! И – ветренником искать удачи от рифмы к прозе, быть в итоге заложником холодной дачи! Одни плотней, другие настежь! И дверь захлопывать с порога. В днях аритмии близкой к астме часть рифм, и поводом погода! А что от строк! Одна снаружи, записанная к кадрам – Морзе, другая – к плавающим в лужах, запоминает к листьям, осень. И – каждая следит как к краю… растерян я! И – спутал сроки: не в рифму подлинник читаю с подтекстами на много копий. И если текст застыл – дыханье все исправляет на морозе… и дождик сыплет на прощанье запрет на зиму в эту осень. Меняю буквы, строки, знаки, и то, что мне летит под ноги. Я раньше вписывал в тетрадки непостоянство блеклых окон. Теперь – мозаичней картины: в тех окнах прописью детали: по контурам, мазкам унылым из рифмы строки выпадают. И – я без них! По кальке неба ввожу в подстрочник запятые. Я слышу как скрипит телега как строки ровные – кривые. И – безучастной к ним бумага лжет: не молчит она часами! Не оттого ли в окнах влага правдивее, чем стекла сами. Окна
Как озаренье, то – внутри, что и в глазах при виде поля: ме-ня-ю-щи-е-ся дожди и каждого, чем тише, соло. Сквозь звуки и через мираж, за окнами, за плотной дверью размытый красками коллаж оттенков с будущей метелью. Протяжнее, чем – в пустоте игра высот в пределах взгляда, когда их нет, а те, что есть, доказывают: света мало. О том пейзаж и сверху знак, если принять дождей уловки: затишье, взвешенное на весах, и ветра резкие перестановки в напоминание: с дождей круги, в порывах карусели мозаика простых вещей — из дней фантомные недели, когда дни собраны не так… И без сюжета не по строчкам ты видишь свет по пустякам, не к месту выпуклая точка. На каждый повод – зеркала луж. Даже неба отраженья в кругах и серых сквозняках… От ветра мнимей отраженья сюжета в будущий провал в метель или потусторонний, мир, чтобы ты не узнавал, себя, его у стекол сонный. Все потому, что все в наклон в кривом и падающем доме. Неравенство его сторон в дожди холодные о том же, когда снаружи – не зима и не совсем глухое время. В часах не стрелка замерла, а маятник устал смертельно, как монотонная вода — от звуков, падающих с крыши, тем, что они уже с утра назойливые, стали тише и – мелкой рябью пелена, её же цвета – скверы, дали. Их видимость изменена. Уставшие ясней детали тех озарений, в том сейчас, что и без них, не через окна — по крышам и внутри звучат, едва не разбивая стёкла. И – медленнее, по частям восстановление коллажа… когда все краски вычищал дождь и менял лицо фасада. Не заслонял обзор в окне, но медленные длил минуты… как по стеклу, темнея в нем, текла вода, смывая утро. |
