Улыбка Джоконды Перед закатом взгляд погас небес. Даль искажает темень. В ней свет, не озаривший нас, приглушенный, самоуверен. Саней, не видя, помнит скрип в снегу полозьев – от мороза. Он чувствует протяжный крик вдогонку ветра, эхо множа. Так, ветер – обостряет слух, когда никто мотив не слышит. Лишь тонкой флейтою пастух напоминает: осень – ближе, и – в тон заката, в полстены Джоконда прячет тень улыбки. Мне ближе флейта – из среды парящих звуков, теней зыбких. В прохладе, там, где их игра с прохладою и тем, что блещет, где бабочек неровный ряд в ней неожиданно, трепещет. Над смятой тянется ботвой, то вверх, то вниз. Через ограду, и – вслед лучу, по – бичевой через нее влететь в прохладу и – выпорхнуть, и снова стать прошедшим, белой тишиною. Мне – с тишиной не уставать, когда есть вечер – за спиною в холодном сумраке равнин, где свет, погашенный внезапно, их возвратит в среду картин утерянных, когда на завтра, в реке блеснет и – с тишиной погаснет, чтобы яркой стала картина неба, быть – дневной: по изморози – к дали санной. На веревках На веревках, под простынями ветер вспыхивает пузырями! На разрыв, как пьяный в драке рвет края их, уже красной рубахи. Сверху – снизу. От ветра справа ткани серые в пятнах, кровавые от заката. Влетевший же слева после холода – для разогрева. С края простынь летит на волю вниз по травам помятым, полый. Поднимаясь, всех учит падать! Если в лужи, разводит слякоть. Старой новостью – по огородам, простыням чужим, перед разводом! Мелкой дрожью в канавах, лужах. Каждый день от него простужен. На закат, разжигая накал лампады он им вреден как хриплый ладан. В тех мозаиках – в криптах мира запах ветра на клочьях дыма. Оттого – в непрозрачном небе прячет звезды под синим снегом и – на память немым рассыльным возвращает их свет как снимок. Он – везде! В пузырях – к накалу, к темноте с ее медленным краем. Потому, если в матовом… окна, он из первых, кто смотрит в оба. Потому пузырями, щетинясь ищет повод на сером и синем свет продлить, не меняя границы там, где только летают птицы. Не причастный к их переправе он везде: и – вверху, и – в канаве. По мерцанию звезд и – с мороза его чувствуют все, даже кожа. Не укрыться! Нельзя, но можно отлежаться, вдыхая в ноздри свет небесный и запах листьев, представляя как все это мыслит. Нет – ни повода, даже мороза. Все – обычно: стихи да проза. От реки он в траве, а – в реке сам меняется на сквозняке. И изнанкою все – те же листья, тишина, отвлекающей мысли. Это он – к передышке! Покой между мною и – белой рекой. Это после все медленней волны по оврагам, где серые волки, предвечерняя, шопотом мгла сквозь сознание – с ним с утра. Красные пузыри
Без воздуха – пузыри глухие, имея уши: красные или синей зари от водки или от стужи. Не отвлекают их ни весна, ни снега – под синяками. Оттого нипочем им тоска у стоек и между ларьками, утро или же тусклая мгла на нескончаемый холод… Им не вода открывает глаза, а ночи, их запахов город, до одышки – сырая земля, снег если острый, и ранит, осенью лето, весною зима с солью и едких – от гари. Если зеленая сверху вода, то на деревьях не почки. Точки и шумы товарняка празднуют их же ночи! Им по колено улиц река любой глубины и короче все переходы в их рукава. Неоновый их выносит: зеленые в нем мотыльки и в их головах под ногами, и те, что через сквозняки в воде и повсюду углами. Но красные – синей зари от водки и снега, снаружи не видят. В глазах изнутри холод, навыкат им лужи через потную, серую грязь, зимнюю, желтую слякоть, через окурки и едкий квас по високосным датам. Этажи Подъезд разъединяет этажи. И – лестница к тому причастна, а лифт пустой, оставив виражи, зайдя на пятый, дергает внезапно. Причиной – постоянная вражда кого-нибудь с любыми этажами: между собой уставших горожан, от лестницы зависящих ночами, от лифта для подъема на этаж, его дверей, ломающихся часто, надолго заглушающих экстаз и этажей, и заболевших астмой. И – напролет без отдыха и сна проемы приквартирных арок. И окон свет! На крики из окна - ответ машин, гудение стоянок. И – лифт задерганный вконец всех суетой, подобием ремонта и криком всех, когда один истец. И никого при незакрытых окнах! И лестница высвечивает грязь, и под ноги окурки и усталость, и лифт утратил с этажами связь от всех и вся, от света удаляясь. И – оттого по лестнице назад за ним сбегают, страхи оставляя перилам, с этажей на тот этаж где он застрял и снова убегая. И невозможны беготня и шум от всех свобод и до его ремонта! Любая мысль пришедшая на ум из почему и прочих перетолков. |
