Нет зимы От холодов неделями сентябрь ждет зимы. О том – луна на дереве предвестников среди. Оттенков белой осени листва. А – что листва? Ей холоднее в просеках, чем вверх, гореть с утра! В них, существующих и – в тех, которой нет, за холодом плывущая она, чтоб небо греть, или в ночах потерянных свет выправлять картин, реку над левым берегом и – не менять под ним и, делая раскованным его, где тишина — вода, когда он перевернутый и кромкой вроде льда. Под капельницей каплями свет – в пьяной голове, она как танец с саблями, в зеленой пасть траве, приблизить небо синее к снегам, но – без нее. К воде не лед, а – иней для тех, кто босиком! Все к устью, расставанию от новых лун – к себе, к размытым очертаниям их с четверга – к среде. Под дождик беспричинный и – белый выходной не затяжной, но длинный щемящий шопот – стой! И ждать до посинения, до проблесков небес о чем он? Пояснения скорей всего не весть! Он – о листве, но после плывущей новизны - о синих картах просек в предчувствии зимы, когда ветра послушны лишь свету-молчуну как нитка вдетой в ушко иглы, его лучу, когда еще возможно понять, куда он гнет, когда река морозная стоит. С ним не течет! И пустоши! Неделями продрогший парапет к реке. Рекою белою свет поглощает снег, уйти от прояснения любой, из всех картин! Дни, если не осенние, то снег скорей к другим, когда от ветра сушит глаза, то может быть дождь отвлекает уши, чтобы хоть что-то скрыть. Жесткий вагон
Жесткий вагон мягкий свет удаляет от шума, от привокзального мата, матовый от угрюмого. К серой уводит картине в купе, за ночным окном, к сумеркам – в паутине, и с непроглядным дном черных квадратов окон, дням и таким же ночам, безбрежности одинокой как к плохим новостям. И оттого – на стыках окна часами молчат, если рассветами выткан каждый до сна закат. И – оживали квадраты желтые, плыть до утра! По молчаливым кадрам дорога двойной ДНК… Мнимою или потоком до красных ее фонарей, не расплетаясь под током вспыхивающих аллей. После, за поворотом, вытянув время в нить, чтобы встать под колеса, стучать, молотить, бить всем, не имеющим уши как свет побитый огнем, холодом был и душем ночью, часу во втором. Из точки, на дальней стрелке на выбор: узкий зазор или – все в те же ветки желтый, с рукой светофор; остерегает к картине: всей красоте кривых, полете на керосине когда высота для них; оправдывает замедленье из точки в долгую мглу, вспышками отражений к свету, предчувствию дню. И даже, когда не с кем быть, и – на сотни верст расшатанные перелески и – белых метелей ворс. И окон любые квадраты! Но, если светились дома то ночь вспоминала даты окрашенные в цвета, если экспресс днями в снега попадал без огней, когда даже дни выпадали из светлых календарей! Пьяный на крыше Отрок с похмелья на утренней крыше ищет опору и, врозь распластав рукава, пробует силы по ломанной линии крика, не опираясь на скошенный угол крыла. Он – без нее, озаряющий детскую удаль карандаша на рассыпчатый мельк ветерка, под копирку творит гениальную глупость: день начинает с нее на манер сквозняка! Кромкою белой и красный от лезвия иней! И – напряженней едва ли не каждая грань белых одежд, раздуваемых веером линий резко холодных как воздух и серая рань. И без затеи: по глупости! Или – по пьяни в замыслах ветра, в полетах со сна наяву, он открывает тревожные волны в тумане, раннее небо, как все в нем не так, на плаву! И без опоры на крышу и взрослые страхи сам веселится. И не в подкидного – в лото… Настежь открытый отчаянью белой рубахи край пропускает, но твердь еще держит его. |
