«Крик» Мунка Рвал полотно и краски обжигал. И я, не излечившийся от астмы, через удушье воздух ртом глотал из темноты, обугленной внезапно. И перекошенное плавало окно оттенками погубленной глазури, и кровоточили, поранив о стекло две стороны его холодной сути, когда не знать число любого дня, что за любой, какую ждать разлуку, в какой из дней, не следующим «за» таким же, крик уже глухому уху. Крик на сто верст и десять этажей, дрожать и – возникать повсюду, мерцать везде, на стеклах витражей, от холода – и обострять простуду. Ночь обострять с полуночи к пяти в шести шагах от вымысла и смерти, костер холодный молча развести до искр в ночи о будущем рассвете, чтоб свет, меняясь пятнами Леже, их обострял над облаками, выше и через крик, сквозь сонное клише сознания был удаленным, ближе. Когда лицо не впитывает взгляд и света нет в сознании погасшем, то эти краски больше нот звучат, чем их оттенки, остывая, раньше. Не все они разбрасывают свет, но бледные отчетливей приметы холста, когда наотмашь красный снег… из перекошенной передней. Размытое стекло Свет долго не живет, не плавая по окнам. Тревожа темноту, он помнит скаты крыш, как отрываясь вниз, от ветра по наклонной менялись цвет ее и слет холодных брызг. И повод не любой: дыханью вредной влага, и – серый шум листвы, и – слабой от зарниц звучащей тишина, в тон темноты бумага, когда туман белел, а дождь слабел в разы. И – был полуфинал! Сюжет перед попыткой найти полутона, увидеть смысл в другом значении воды, как свет дрожит по ниткам и падает на стол, чтоб знать, а что – потом, когда размытым все от лампы и от окон: и – темнота жилья, и – почерк ветра вкось, и – плавающий шум, резкий в водосточной, бьющий наугад: то – в нервы, то – в стекло! Не ищущий – в кого, размытый к непогоде! То за стеклом и в нем, что от него внутри … Под лампой на столе, рисующий разводы, пытаясь отличить свет от сплошной воды. И от всего – пасьянс. И выбором колода бумаги в темноте, когда продолжен срок отчаяния. Вплавь! И поводом – по водам, их холод от него, а после – влажный смог и – белой тишина. То под каким наклоном она – после дождей, угадывать на слух, куда плывет она и, чей ей важен голос, когда один молчит, другой ко всем вокруг, когда с утра темно, и стекла лампа грела от ветра и дождя, и – свет в них одинок, и – от нее внутри чуть желтая белела бумага на столе. Как скомканный листок! Из подъезда
В подъезде темнота тревожная, опасной: то – лестница крута, то – щелкнет краской. И – вздрагивает звук, и – новый от другого. И – через старый круг, пройдя многоугольник. В нем и по всем углам в любое время, днями их эхо в сквозняках, слабеющее в дальних, если задержан свет в его пролеты, после, когда меня в нем нет, как и подъезда восемь, когда от ветра – из меняющихся створок свет падал резко вниз и в стороны от стекол. И – медленный фагот, меняя звуки джаза звучал со всех сторон с низов до бельетажа. Задержками – рэгтайм озвучивала полночь, через осколки, к дням, и – вспыхивая в оной для утомленных глаз и тех, что видят остро, в погаснувшем, как гас не измененный голос. И – оживал подъезд! И – стены! И – перила! На непонятном текст, скрывающий чернила. И – тишина вдоль стен, заполненная вами … Свет прятался за тень исчезнувшего “Amen”, когда не бьют часы! И – от осколков света пульс. В аритмии их след медленного эха. Втроем По прогнозам – метели, на деле – охра. Мы – вдвоем. По приметам – не к месту. Подоконник, вдыхающий холод окна, белый, вроде листа, с этой позднею вестью. Не понять, как, откуда на голову снег, если нет его. И без предвестников неба! Темнота не исчезла, но желтый паркет к снежной осени, не забывающей лета. Хлопья сверху! И – холодней сквозняка. И они, если в россыпь, стекают стеною. Я защиты прошу своего двойника от любых, тех что осенью и стороною. Могут резко осыпать и щелкнет внутри! Погружая в снега, не мирить с холодами, непрозрачные окна, молчанье двери, и мои настроенья с чужими стихами, если осени две, но – рассыпан пейзаж неразборчивой яви. В нем стерты детали. Снег все помнит! Он вводит в коллаж листья белые, с ветром их желтые стаи, чтобы логику стекол оставить зиме. и неверных по цвету, ведущих к ошибке. Он рассыпчат и легкий. И ближе земле! Оттого ветер резче от Ойстраха скрипки, чтобы был он развеян из памяти стерт. Я услышал себя: это листья в гербарий. Подоконник вдыхал белых нот перебор: мне на белый метели – красный герани! |
