— А есть ли что-то плохое в том, чтобы стремиться к хорошей жизни, миссис Грэм? — Ганнибал, все же долив воды в стакан Уилла, снова повернулся к женщине. — И женщинам-бетам, и омегам природа повелела одно — искать самого сильного и крепкого альфу ради здорового потомства, искать у альфы защиты и поддержки, в том числе, раз уж мы говорим только о людях, и материальной. Вряд ли кто-то осудит вашего сына за то, что он предпочел быть со мной, вместо того, чтобы выскочить за какого-нибудь пьяницу из маленького городишка, который будет поколачивать его каждую субботу. А если Вас, миссис Грэм, так волнует мой возраст, то вспомните Руфь, которой было всего тридцать, когда ее взял в жены уже пожилой Вооз. И в целом Святое Писание от начала и до конца пронизано педофилией, уж Вам ли это не знать.
— Господь не прощает богохульников, доктор Лектер. Им уготовано место в аду без права на отпущение их грехов, — Ханна скрипнула зубцами вилки по тарелке, ее взгляд пылал яростью, на которую был способен только оскорбленный в своей вере человек. — В какой области Вы врач? Должно быть, акушер, раз столько рассуждаете о появлении человека на свет.
Ганнибал широко улыбнулся, обнажив испачканные кроваво-красным соусом зубы. Уилл почувствовал, как сползает по стулу. Голова кружилась, большую часть разговора он почти не слышал, не мог разобрать ни единого слова. Внезапно он ощутил непреодолимое желание помолиться, лишь бы все это закончилось. Если бы Господь действительно существовал, он бы избавил его от этих ужасов. Лектер легко сжал его пальцы, скрытые длинным краем накрахмаленной белой скатерти, и склонил голову на бок, будто насмехаясь над сидящей напротив женщиной.
— Я психиатр, миссис Грэм. Врачую человеческие души, не тела.
Уилл стиснул зубы, неистово молясь, чтобы этот кошмар прекратился. Он знал, как мать относилась к подобной профессии, и это была одна из причин, по которой приезд сюда был самой большой ошибкой в жизни. Ему было пятнадцать, когда школьный психолог заметила его отчужденность и проблемы с социальными контактами. Мать тогда подняла такой скандал из-за того, что кто-то пытался править мозги ее сыну, что Уилл до конца учебы стыдился ходить по коридорам школы.
— Никто не имеет права врачевать души, кроме Господа, доктор Лектер. Человек слишком слаб и несовершенен в своих грехах, чтобы понимать планы Бога, и не нужно мешать им исполняться, — Ханна сдвинула пустую тарелку в сторону и теперь сверлила сына взглядом, собираясь начать свои нападки на него немедленно.
— Поэтому Вы решили изменить его планы на Уилла? — Грэм со свистом выпустил воздух изо рта. Ему было, что сказать, но, даже несмотря на присутствие Ганнибала, он не чувствовал себя достаточно смелым, чтобы озвучить свои мысли. — Он родился омегой, а Вы превратили его в бету, накачивая запрещенным лекарствами. Если Уилл подаст в суд на Вас за это, то будет прав. Вы чуть не убили его.
— Уильям! — парень вздрогнул, нож выпал из его рук, царапая острым лезвием кожу на ладони. — Мы учили тебя жить правильно, как повелел нам Бог, а ты позволяешь этому человеку оскорблять своих родителей? Разве пятая заповедь говорит тебе об этом? После всего того, что мы сделали для тебя, ты позволяешь это.
Грэм больше не слышал собственного сердца. Если оно и колотилось в его груди, то делало это бесшумно, лишь причиняя нестерпимую боль. Он вскинул голову, впервые за все время глядя на мать, унижающую его, считающего недостойным жить.
— Чти отца твоего и матерь твою, да благо тибудет, и да долголетием будеши на земли. Только за что мне вас чтить? За то, что лгали мне всю мою жизнь? За то, что ненавидели так сильно, что предпочли бы убить меня таблетками, чем принять, что я — омега? Не смей говорить мне, что вы делали это для моего блага, потому что это вранье. Ты бы сделала аборт, когда узнала, что твой сын — исчадие ада, дьявольское отродье, если бы это не было греховно. Поэтому не смей говорить мне, что делала все для меня. Все, чего ты хотела, чтобы я соответствовал твоим представлениям о Боге, на меня тебе было плевать, — Уилл выплюнул это, и дыхание перехватило.
Он не верил, что смог, наконец, это сказать, произнести вслух все то, что мучило его с самого детства. Его шрамы, оставленные тем ремнем, вспыхнули, начали зудеть, словно снова открылись, пропитывая рубашку кровью. Мать смотрела на него тем самым взглядом, с которым порола ночью в сарае за интерес к альфе. Все встало на свои места так быстро.
— Мой сын вырос шлюхой, прислужником Сатаны, раздвигающим ноги под альфой, — Ханна прищурилась, и Уилл инстинктивно втянул голову в плечи. Запал угас, он снова чувствовал себя беспомощным и запуганным мальчишкой. — Сколько у него таких, как ты? С омегами развлекаются по кабакам, потому что они ничего не стоят, дешевые туши для справления нужды, пока дома ждет законная жена. Неблагодарный ублюдок, променявший праведную жизнь на деньги. Ты будешь гореть в аду, Уильям, потому что не смог жить по законам Божьим. Я спасала тебя от греха столько, сколько могла, но ты выбрал прелюбодеяние. Я не желаю сына, отвернувшегося от Бога ради похоти.
— Если кто и будет гореть в аду, так это ты, мама, — Уилл вспыхнул, Ганнибал стиснул его руку, еле заметно улыбаясь происходящему. Парень вскочил, упираясь руками в край стола. — Раз в браке альфы и беты не появляются омеги, так как ты объяснишь меня? Дьявол обрюхатил тебя, чтобы привести на землю еще одного своего сына? Лицемерная тварь.
— Не смей так говорить о своей матери, щенок!
Отец резко сдвинул стол, посуда жалобно зазвенела, стоящая на краю тарелка упала на пол, с пронзительным грохотом разлетаясь на осколки. Край стола уперся Уиллу в живот, сильно, болезненно, и омега заскулил, опуская голову. Его словно пронзили насквозь, боль растеклась по телу, достигла ослабевших рук и подкосила ноги. Он судорожно дышал, пытаясь прийти в себя, но почувствовал, как больше не может стоять, оседая на пол. В следующую же секунду его живот и руки обожгло пламенем, казалось, кожа пузырилась и лопалась в том месте, где горячий чай, выплеснутый на него матерью, достиг тела. Он застонал, оттягивая рубашку, чтобы не тревожила израненную кожу, и хватал воздух широко раскрытым ртом, задыхаясь от приторного запаха растущих во дворе цветов. Ганнибал резко скрипнул ножками стула по полу, вставая, поднимаясь над столом как большой разъяренный зверь, и толкнул его обратно, чудом не перевернув. Мужчина больше не держал себя в руках, увидел это в глазах испуганной беты, больше не желавшей с ним сражаться, но все равно наступал, стискивая губы в тонкую линию, пока они почти полностью не исчезли с его лица. Нож был прямо под его ладонью, достаточно острый, чтобы он мог вспороть им живот женщины одним движением от лобковой кости до грудины. Он уже потянулся к прибору, когда чужие руки вцепились в его пиджак, лоб уткнулся между лопаток.
— Пожалуйста, Ганнибал, давай уйдем, — Уилл снова всхлипнул, в этот раз от страха. Он никогда не видел альфу таким. — Пожалуйста, пойдем отсюда, отвези меня домой.
Лектер выпрямился, отодвинул нож подальше, чтобы тот не вызывал соблазна. Трижды глубоко вдохнул, представляя чистую горную реку, полноводную, с сильным течением и опасными поворотами. Мужчина одернул пиджак, поправил сбившийся галстук и вытер губы салфеткой, небрежно комкая ее после и бросая в центр стола, неучтиво и провокационно.
— Простите, мы не останемся на десерт. Рад, что смог познакомиться с Вами и убедиться в своих выводах. Спасибо за ужин, хоть он и был ужасен, миссис Грэм, Вы отвратительно готовите, попробуйте посещать кулинарные курсы, — Лектер направился к выходу, удерживая Уилла под локоть. — Боюсь, Ваш сын прав. В аду для Вас уже приготовлен костер.
Грэм, дойдя до машины на негнущихся ногах, испуганно забился на заднее сиденье, по-прежнему опасаясь прикладывать ладони к животу. Кожа горела, невыносимо чесалась, но он боялся притрагиваться к себе, как и боялся смотреть на Ганнибала, слишком громко хлопнувшего дверью, резко тронувшегося с места и так и не пристегнувшегося. Он остановился на обочине спустя десять миль, опустил руки на колени и обернулся через плечо, пытаясь разглядеть затихшего омегу. Тот склонил голову, сверля взглядом собственные колени, размеренно дышал, прикрыв глаза, боялся пошевелиться, абсолютно подавленный чужим бесконтрольным гневом. Как не врезались в какое-нибудь дерево — загадка.
