– Э-эх! – страдальчески сморщившись, черт свечкой взмыл в небо, и вскоре превратился в одну из сверкающих в вышине звездочек.

– А если все звезды – это черти? – подал идею Прич.

– Придурок, – отозвалась Матильда.

– А че, может, правда?

– Да он еще и больной, – поддержал Орех.

– Столько чертей в небесах, а кто же тогда в аду?

– У него все мозги через уши вытекли, – рассудил я.

– Болваны! Я философствую, а вы!..

Причарда кормили землей до той поры, пока он не признал, что является самым убогим человеком в мире, и что будет отзываться в течение дня на имя Бенедиктус.

Угадайте-ка, кого мы увидели, когда, ориентируясь на звук, наконец, вышли к воде? На поросшем зеленой травкой берегу мирно паслись Бозо, Вадик и Кутя.

– О! – смущенно закашлялся Штуш. – А я вот тут, совсем было, собрался идти вас спасать, да подкрепиться решил: а ну как бой предстоит кровопролитный?

– Да все нормально, – сказал я, плюхаясь рядом с ним на траву. – Спасибо, хоть коней уберег. А спасти бы нас не успел. Мы уже были почти зарезанные и принесенные в жертву.

– Ай-я-яй! – покачал головой Штуша. – Я-то надеялся, что вам ничего плохого не сделают – люди все-таки…

– Ты че, они ж не люди, – объяснил Причард. – Они друиды.

– А вот нас эти друиды точно хотели зарезать и зажарить, а может, на колбасу пустить, я не расслышал.

– В квас, – вспомнила Тильда. – С маслом и солью.

– Ну, так не знали, на кого нарвались, – захохотал мохнатый друг. – Мы с ребятишками как пошли лягаться! Э-эх, как я их хвостом! Э-эх, как я! Их хвостом! Да потом как ломанулись через лес, они и отстали. Я уже хотел назад по следам идти, да вот тут…

– Успокойся ты, все уже позади, – погладила его Матильда. – Ты у нас все равно самый верный.

Штуша и в самом деле успокоился, с шумом и хрустом повалился на бок и засучил ногами.

– А мы от них достаточно далеко? – трусливо заметался Прич.

– Кажется, да, – кивнул Кутя. – Мы долго бежали. Ребяткам в лесу тяжело было, да я впереди скакал, после меня колея широ-окая остается.

– Хорошо, тогда они костра не увидят, – заключил я. – Давайте на ночлег устраиваться.

Мы сделали несколько факелов, при их свете кое-как насобирали хвороста, развели костер, поужинали (сумки мы чуть не забыли в клетке, но жадный до своего и чужого добра Прич, вовремя их прихватил, да еще умудрился слямзить друидское точильное колесо) и легли спать. Дежурить остался Штуша – от радости его пробило на бессонницу. Последнее, что я услышал перед тем, как окончательно вырубиться – мерное хрупанье веток под его громадными зубами…

Утром решили идти вверх по реке, так как дорогу мы потеряли окончательно.

– Можно и поискать, – рассуждал я, поправляя сбрую на Вадике, – но вот кто даст гарантию, что нас там уже не ждут, поигрывая острым ножом?

– Да и в лесу мы плохо ориентируемся, – поддержал меня Прич.

– Коням в лесу тяжело, – тревожился Кутя. – А снова впереди бежать мне не хочется – потом все брюхо зудеть будет.

– А так хоть с водой будем, – подытожила Матильда. Мы проголосовали единогласно при одном воздержавшемся (Бозо пускал слюни и улыбался), а затем свернули лагерь и двинули вверх по реке. Орешка с рюкзаком приютил Штуша – парень сидел в седле позади Матильды и громко восторгался окрестностями, чем сестрицу мою в восторг отнюдь не приводил.

– Мне жарко, – ворчала Тильда. – Уберите мальца. Боливар не вынесет двоих.

– Красиво, – вздыхал Кутя. – Назвали бы меня Боливаром! Так нет, понадобилось имя какое-то куриное придумывать. Еще бы Кутбертом назвали. Кутберт, Кутберт! – позвал он сам себя, и сам же себе и ответил каким-то квохтаньем и питпитпитканьем.

– Ничего, – утешил его я. – Кутя тебе больше подходит. Боливар злой, больной и хилый.

– Это почему?

– Потому что двоих не вывезет. А ты вон какой!

– Ага! – обрадовался Штуш. – Хоть десятерых вывезу! Если меня, конечно, покормят, – и на этом дискуссия о боливарах была завершена.

Вскоре на нашем пути появились очевидные признаки разумной жизни. Перво-наперво, мы встретили маленького мальчика с тележкой, полной хвороста. В тележку был запряжен маленький ослик, коего мальчишка и вел под уздцы. Одет ребенок был в сапоги не по размеру, загадочный меховой камзол, огромные перчатки и лихо сдвинутую набок шапку. В лесу явственно слышался стук топора. Мы поговорили с попутчиком и узнали, что отец его – дровосек, что семья у них довольно большая, но он в ней единственный мальчик, поэтому – помощник отца, который в данный момент занят вырубкой леса, а сыну поручил возить хворост. Живут они в деревеньке, до которой всего ничего ходу. Далее мы обменялись впечатлениями о погоде, пообещали зайти как-нибудь в гости и расстались. Проезжая через деревню, мы пополнили запасы продовольствия, истратив почти все оставшиеся деньги. Оставив Тильду и Причарда приглядывать за вещами, мы с Орехом отправились в кузницу, решив на последние несколько монет перековать коней.

Кузница встретила нас ворохом искр и звоном бьющего по наковальне молота, а также собакой, которая молча вцепилась мне в сапог. Тут же навстречу нам выскочил подмастерье, оторвал собаку от моей ноги и швырнул в бочку с водой. Раздался вой, собака вылетела, как ошпаренная, из бочки и, облаяв нас на чем свет стоит, кинулась под крыльцо.

– Спасибо, – поблагодарил я.

– С вами все в порядке? – участливо спросил помощник кузнеца.

– Сапог жалко. А так все хорошо, – кивнул я.

– Ну, вот и ладно. Пойдем.

Орешек остался, отговорившись тем, что любит свежий воздух, а я зашел в внутрь кузни, где почти сразу же оглох от многократно усилившегося звона. Подмастерье подошел к кузнецу, азартно махавшему огромным молотом, как тросточкой, подергал его за фартук и что-то тихонько сказал, показав на меня. Кузнец расхохотался и, отложив молот, обтер руки о фартук.

– Вон оно что! – сказал он, сверкая белоснежными зубами. – Опять шавка опозорилась? Ну, ничего, она у нас смирная, просто очень уж охранять любит. Джек, а как ты с ней сладил? Опять, что ль, в бочку? – и он опять захохотал.

– Кузнец… – робко остановил его я.

– Молодец, – похвалил тот Джека и повернулся ко мне. – Захромал твой жеребец?

– Ты подкуй его опять, – попросил я, протягивая кузнецу оставшиеся монеты.

– Отчего ж не подковать, – и монеты мигом исчезли в кармане его фартука. – Вот – гвоздь, вот – подкова…

– Раз, два – и готово! – с облегчением закончил я.

– Поэт? – с уважением спросил кузнец, выходя на улицу.

– Рыцарь, – сказал я, выходя за ним.

Рука кузнеца, протянутая было к ящику с подковами, замерла.

– А ты один едешь? – сразу севшим голосом поинтересовался кузнец.

Мне стало жутко: а вдруг здесь селенье, в котором населенье из странствующих рыцарей делает соленья?

– Нет, нас много, – отважно сказал я. – Целая компания. Так сказать, рыцарь и Ко, – и я указал на Орешка, который вышел из-за угла.

Кузнец некоторое время близоруко глядел на нас из-под руки, а потом внезапно сгреб меня в охапку.

– Сбылось! – проревел он, подкидывая меня в воздух. – Сбылось древнее пророчество! Наконец-то рыцарь Ико вернулся!!!

Честно говоря, из ужасных криков, испускаемых кузнецом, мы поняли только одно – нас, и, в частности, меня, принимают за кого-то не того. Но на все наши наводящие вопросы кузнец – он оказался заодно и старостой деревни – просто отвечал, что это не его дело, но государственной важности, и что в столице разберутся. А его дело маленькое – по наковальне стучать и за крестьянами приглядывать.

Все же мне удалось кое-что вытянуть. К примеру, я узнал, что здешнее удельное княжество называется Леголэнд, по имени почившего в бозе князя Лего. У него был единственный сын, которого подлые оппозиционеры украли много лет назад. Безутешный отец в срочном порядке казнил всю оппозицию, но сына так и не нашел, вследствие чего вскоре и скончался от чрезмерного чревоугодия. И от чрезмерного горя, разумеется.