Она шагнула – и растворилась среди корявых стволов.

К дочери отправилась, не иначе.

Я, явившийся в эту долину смерти раньше всех, помедлил еще немного. Осматривал пространство, от края до края заполоненное странными деревьями. Зернышки, казавшиеся гранатовыми украшениями, лопались в пальцах и растекались по ним душистым соком.

– Что ты думаешь об этом, маленький Кронид? – спросила из-за плеч Судьба, которую я должен был проклинать.

– Что если бы бой был сегодня – мы могли бы проиграть.

Завтра, послезавтра, в любой другой день будущего – мы можем уничтожить этот мир. Проиграть не можем.

На Олимпе правило глухое ожидание. Посейдон, выдохшийся и с изрядно потрепанной бородой, топил себя в вине и нектаре, чередуя то и это. Рыдала Афродита на плече у помятого Ареса, а Гефест сопел в сторонке и делал вид, что ослеп. Тихо плакала Гестия, притулившись к суровой Афине. Афина тоже выглядела встрепанной: удерживать дядю от безумств оказалось непросто.

Все как один – в главном зале, где безмятежно блестят золотые, искусно кованные троны.

Все как один – в страшном ожидании вестника.

Да не Гермеса или Ириды – вон они, одна всхлипывает в хитон второго. Ждали вестника куда более мрачного. Судью. Посланца судьбы.

Меня.

Потому что кроме меня нет безумцев, которые бы сунулись к младшему в эту минуту.

Потому что они сейчас подбирают слова – и не могут их найти, слов нет, даже у Афины, которую давно называют мудрой.

– Где он?

Указали на дверь взглядами.

Площадка над пропастью – где ему еще быть. Ему бы еще бурю, чтобы встретить сейчас лицом.

– Брат, – окликнули меня, когда я направился туда.

От Геры я такого обращения тоже не слышал. Впрочем, и она почти неузнаваема сегодня – со следами слез на лице, с горечью в поджатых губах. Сестра стояла, протягивая руку в мольбе, и остальные застыли позади нее, держась поближе друг к другу и забыв распри…

Словно все вдруг вспомнили, что они – Семья.

– Я отговаривала его, брат… все это время.

Она что же, возомнила себя причиной колебаний Зевса?

– Правильно делала, – буркнул я, отворачиваясь.

Может быть, Гера хотела сказать еще какую-нибудь глупость – кроме «брат» или «я его отговаривала».

Например, что это ее вина и что она готова ее искупить. Вот прямо сейчас.

Но я на сегодня был сыт по горло глупостями. Например этой: «Пусть бы дали нам жить».

Толкнул дверь, выходя на площадку, под немигающий взгляд Гелиосовой колесницы, нависшей над головой.

Зевс стоял у самого края – расслабленный, опустивший плечи. Словно собрался отдохнуть, полюбовавшись богиней облаков Нефелой, выпасавшей в небе белые кучерявые стада.

Следы его алели на плитах из белого халцедона – нам всем пришлось сегодня ходить по крови…

Молчал. Не оборачивался.

И неверное слово могло обратить штиль – в шторм.

Но у меня были верные слова.

– Ты решился, – сказал я, останавливаясь за его спиной.

Он обернулся, чтобы кивнуть – и снова выглядел юношей, каким когда-то впервые выступил против отца.

– Скажи, старший… – сегодня все обращаются ко мне не как обычно, – если бы это выпало тебе – ты колебался бы?

Не колебался бы. Отверг бы решение как невозможное – даже после сегодняшней долины, Зевс. Ты забываешь, что я был там, когда выпускал Циклопов. Ты забываешь, что я успел прикоснуться к мощи, которую ты хочешь освободить.

– Возьми, – сказал я, протягивая свой шлем.

Пальцы, уже загрубевшие от молний, задумчиво погладили искусную резьбу. На лице у брата играла странная полуулыбка – предвкушение того, что все закончится, так или иначе.

Устал он все же от этой войны.

– Мне провести тебя?

– Найду дорогу. Пора перестать воевать как мальчики, старший… пора воевать как боги. А в легендах, которые уже начинают слагать о нас внизу, – говорят, что нам не нужны проводники.

– После освобождения Циклопов он поставил там стражу.

– Это ничего, – расплескалось солнце в волосах улыбающегося мальчишки. Только глаза не мальчишеские – полные скрытого величия. Такому – и правда ничего.

Но я все же попробовал еще раз.

– Помнишь Кампе?

У Зевса удивительная память. Это Посейдон, припоминая противников, будет размахивать руками и выкрикивать: «Ну, хмырина такая… во, здоровая! Еще головы две! Ну, там еще вместо хвоста змеюка, огнем дышит! Я еще за хвост его тягал!» Зевс помнит всех. Поименно. Никто никогда не спрашивал, откуда он вообще их знает.

А эта полузмея в столетие затяжных боев произвела немало опустошений в наших войсках. Как-то против нее вышла Стикс – порождение ужаса – и потерпела поражение, и Аполлону пришлось долго залечивать рваные раны на теле титаниды…

– Она стражник?

Я сделал утвердительный жест. А он фыркнул и покачал головой, удивляясь, как отцу могло прийти в голову воздвигнуть такую ничтожную преграду.

Не знаю, считал ли Крон ее ничтожной. Может, просто ему неведомо это ощущение – что самое ужасное уже позади и что бы ни случилось, с кем бы ни довелось сражаться – это мелочи.

А может, он сам не верил, что ты решишься.

– Сейчас? – спросил я. – Спустишься туда – и подаришь им свободу?

–Я прибегну к этому только в самом конце, – тихо отозвался он. – Как к крайнему средству. Хочешь – поклянусь?

– Не хочу.

Сам не знаю – может, мне хочется, чтобы это случилось сейчас. Чтобы поднялись Сторукие – и закончился век титанов…

Если даже после него не начнется наш.

– Пора перестать воевать как мальчишки, – глухо повторил Зевс. – Не сейчас… завтра.

Завтра.

Почему-то понимание того, что приближается последняя битва в этой войне, упорно не желало приходить. Остальные осознавали это лучше: в тронном зале уже не было всхлипываний. Там стояло не Семья – войско.

Сухие глаза и сдерживаемая холодная ярость в глазах – до последнего, все как один. И вопрос – один-единственный важный, разрывающий молчание:

– Завтра?

В голосе Посейдона звучит нетерпение, и мой кивок он встречает мрачной усмешкой.

Завтра рухнет мир титанов. Может быть, наш вместе с ним. Не знаю, воюем ли мы теперь как боги: мне кажется, что все еще – как мальчишки.

«Пусть бы правили брат… пусть бы правили, а нам дали бы жить!»

Гефест шумно вздохнул и засуетился: на него всегда нападал кузнечный зуд перед битвой, зато уж в бою он хладнокровно крушил врагам черепа своими произведениями.

– У кого еще доспехов нет? А? Или щитов? Или мечей? Я тут у себя… Артемида, вот стрелы выковал – острее, чем у Циклопов… Афина, ты говорила, тебе копье нужно тяжелее – там есть… а кому что выковать на щитах? Какие знаки?

Я остановился уже у дверей. Развернулся, загасив поднявшийся шепот, полный битвенного предвкушения. Сказал:

– Выкуй это.

И швырнул к ногам хромого кузнеца плод, рассыпавший по белым плитам кровавые зерна в форме слез.

[1] Хламис – разновидность короткого плаща. Обычно надевался в бой.

[2] Пелион и Осса – горы поблизости от Олимпа.

[3] Палестра – частная гимнастическая школа в Древней Греции. Обычно там занимались мальчики с 12 лет.

Достоинство сильных не в мощных руках – в умении сдерживать силу,

Талант полководца не в многих полках,

а в сломанном вражьем крестце.

О. Ладыженский

Цвет крови и форма слез – ах, какое сочетание…

Плод, который назвали, как камень, гранатом, давно перестал быть творением горя Деметры и стал моим символом, неотделимым от двузубца с псами и шлема-хтония.

Почему стал? Как-то повелось.

Алые зерна, скользнувшие между нашими губами – «Я буду твоей женой, Аид Безжалостный»…

Гранаты, в которые влилась кровь уродца-Загрея – потом эту кровь назовут плодом преступной страсти Громовержца к дочери…