Я в последний раз сверился с картой, и засунул ее в карман рюкзака. Через три километра с лишним будет одиноко стоящая красная сосна, там Тропа чуть сворачивает, я же пойду минуя сухой мшанник и по пологому холму перейду на старую дорогу, а там уже места знакомые. Лесная дорога, помнится, была песчаной, неизбывная пытка нашим ободранным велосипедам, так что зарости, наверное, не заросла особенно. Таким манером спрямились добрые семь километров, а потом я снова выйду на Тропу. Но опасности, я оцениваю реально, все равно практически никакой: табуны "лошадей", строго считанные, чье передвижение контролировалось ежесуточно, паслись сейчас на востоке и юге, а "собак" я не боялся. Да и откуда им взяться, "собакам", не было же в округе, говорю, ни сел, ни деревень.
…Сперва мы шли через сухостойные непролазы Ближнего леса, потом через крапивные малинники леса Дальнего, потом комарье на черничниках заставляло нас колотить самих себя по чему ни попадя, потом мы ползли на карачках сквозь молодой ельник, что за Белым озером потому что идти в рост, даже наш, пацанячий рост, там было совершенно невозможно, мы давили коленями сотни маслят, а ладони погружались в коричневый ласковый пласт отжившей хвои, и болели вчера обгоревшие, а сейчас настеганные сквозь рубашку плечи, иголки сыпались за ворот пригоршнями, и позади, был учебный год, а впереди — подошвы и тощий зад приятеля, и целое лето, нам по двенадцать лет, и мир маленький и необъятный одновременно…
Следуя за той самой песчаной дорогой, и впрямь задичавшей травами да чертополохами, но вполне проходимой, я почувствовал в какую-то минуту, как моя "зверушка" резко потеплела. Одновременно она принялась издавать тихий, но отчетливый писк, звучащий, надо сказать, весьма противно. Говорят, звуковые частоты "зверушки" подбирали так, что бы попротивней для человеческого уха. Чтобы нельзя было не обратить внимания.
Я поводил рукой с зажатым приборчиком перед собою. Писк прекратился, "зверушка" остыла. В ореховом кусту справа от дороги звонко щелкнуло. Меня пропускали. Вот и полоса-три, это уже автоматика. Роботизированные секретки и санитарные шлюзы на посадочных площадках три-два. Тоже роботы. В полосу-три, зону осуществления проекта "Благородный газ", добираются теперь только вертолетами. Подразумеваю: нормальные люди при нормальных обстоятельствах. К сожалению, не всегда бывает так.
Глянув на рукав, я решил, что пора надеть шлем. Из девяти галочек на рукаве горели уже две и занималась третья. Остановился посреди дороги, но так, чтобы кроны разросшихся сосен покрывали меня. Хотя "грачи", это выяснено абсолютно, в ясные дни не покидают своих гнезд. Солнце уже было почти в зените. Под двумя комбинезонами, какие-никакие они у меня замечательные, я парился, потел, но уловители пока справлялись.
Я укрепил на поясе коробку фильтра и уже заканчивал возиться с застежкой огромного, прозрачного, какими пользуются аллергики, шлема, только с гарнитурой, когда на сомкнувшиеся надо мной кроны пала тень.
Она была глубокой, синей, неподвижной, но в то же время постоянно меняющей очертания; она колебалась, как гонимая волной медуза, но сохраняла четкую кромку, она была холодной, я отчетливо ощутил это. Тьма сгустилась на пятиметровом пятачке вокруг меня, а рядом, тут же, яркое солнце заливало серо-желтый песок дороги с выползшими на него нитями вьюнка. По-прежнему окрестные деревья лепетали под ветерком — а я стоял с нелепо задранными к шее руками, мерз, обливался потом и ничего не мог. Не мог шевельнуть пальцем, не мог опустить руки к кобуре, не мог даже глаза поднять, посмотреть — что же там такое? Это была не галлюцинация — я отчетливо слышал скрип и треск ветвей — что бы там ни повисло, но, видать, не легкое, — сыпала сверху хвоя, доносился какой-то щелк, хрип, сопение и легкое всхрапывание, то есть звуки живого, но что, что это было?! Я не в силах был хотя бы шагнуть из-под этой тени.
И вдруг меня отпустило. В ту же секунду я кинулся опрометью, плохо соображая, где я и куда бегу, и поэтому, наверное, не попытался свернуть в лес, а несся, как заяц в луче, прямо по дороге, не оглядываясь, с визжащим ужасом внутри. Возможно, это меня и спасло. А может, и так бы ничего не случилось. Порядочно уже отбежав, вспомнил про пистолет, вырвал его и дальше молотился с ним в руке.
И ничто, ничто не могло заставить меня оглянуться.
Постепенно мой истерический бег замедлился, теперь я просто очень быстро шагал, отмаргиваясь от пота, с колотьем в боку и екающим в горле сердцем.
Все. Все уже. Ну и ну. Что ж это все-таки… "грач"?.. Фу, совсем с ума сошел. Что-то совсем новое… Чем, интересно, тогда занята наша славная наука? Вернусь — головы поотвинчиваю. Но это — ладно… Ладно. Черт с ним, было и было. И прошло. Надо взять себя в руки. Где ж это я? Ага…
Репер явился, как ему и положено было, на верхушке холма, заботливо выбритый тонзуре, серой и даже отсюда видно — пыльной. Серебро мертвых сосенок начиналось примерно с середины склона, и знак паутинной раскорячкой цеплял по-прежнему быстрые и по-прежнему белые мелкие облачка. Лощина между ними не выглядела подозрительной. Под бахилом хрустнули камешки — позвонки вымершего ручейка, — да в панике брызнуло в стороны семейство крупных бесшерстных мышей.
Я прислонился к ржавой ноге репера, постоял так немного, окончательно отходя. Сунул пистолет в кобуру. Переходим к следующему номеру нашей программы. Небо между облачками было густо-синим, и где-то там проплывал, как чудовищная консервная банка, никелированный ящик, обросший бахромой батарей и сориентированный точно на этот знак. На всякий случай помахал туда рукой — привет, парни! От меня всему обеспокоенному человечеству. Вот он я, не сгинул, не сбежал. Поднял голову повыше, чтоб могли рассмотреть и должным образом запечатлеть. Эгей! Здесь вполне можно ходить, парни.
Ну, пора. Окончательно выдохнув из себя все страхи, я начал спускаться. Сухая почва взметывалась бурунчиками праха, а от сосенок здесь остались лишь стершиеся зубные пеньки комлей, сами деревца, обратившиеся в серую пыль, поскрипывали у меня под ногами. А что, ведь совсем немного осталось, практически пришли, дорогие товарищи. Только вот ничего я, оказывается, не узнаю. Можно было и не надеяться. Сколько лет. И Территория…
На следующем повороте, который выводил меня из-под обрывчика на склоне, я остановился, как вкопанный, и все прежние заботы вылетели у меня, будто их и не бывало.
Я зажмурился, открыл, не веря, глаза и зажмурился опять. Накликал — только и подумалось. Вот пять минут назад и накликал. И надо же, чтобы именно сегодня… В довершение к общему ступору я стал медленно соображать, в какой полосе нахожусь. Определенно, нынешний день начинает попахивать мистикой.
Я вновь двинулся вниз, глядя туда, на бережок со все возрастающей злобой. Ничего я не мог с собой поделать, хотя, казалось бы, что уж теперь. Тронул языком угол рта и сказал беззвучно: "Машину к восьмой отметке. Экстренно". В ухе запела частота, и удивленно пискнуло: "Одиннадцатый вылетел по графику. Первый идет с ним в створе. Через двадцать пять минут — на точке. А вы?" — "Я тоже в графике. Через десять минут на точке. Санитарную машину я сказал". — "Что-нибудь…" — встревожился писк. Тогда я собрался с духом и коротко сказал: "Визит".
"Визит" — это означает, что на Территорию пробрался посторонний. В первые годы, когда проволока ноль-один существовала лишь в виде фрагментов, а окрестное население еще не было эвакуировано, такие вещи происходили сплошь и рядом. Грибники и ягодники (покуда не случился в деревушке Зимницы знаменитый грибной мор), любопытствующие (покуда группа из девяти человек не попала под перекрестный огонь нескольких секреток два-три на Восточной Тропе); озорующая ребятня (покуда четверо юных естествоиспытателей не столкнулись с табуном, и спасатели только и сумели, что предъявить обгрызенные головы двоих); мародеры (покуда не прокрутили по всем сетям уникальную и, как водится, случайно полученную пленку, как двое мародеров попадают на сельской улице в стаю "собак", и что "собаки" с ними делают; крупно — оба мародера, уже наполовину потерявшие человеческий облик.) С людьми нельзя было сладить — они лезли. Собственно толчком к созданию комплексной системы охраны послужило, конечно, начало проекта "Благородный газ". Военные принялись за дело с присущей им грацией бегемота в посудной лавке. Однако нельзя не признать, результатов они добились. Ну а когда мы во всеуслышанье объявили, что "создана абсолютная охрана, гарантирующая полную безопасность и непроникновение", тут, ясное дело, все нарушения моментально прекратились. Вот, кстати, тогда и возникла кодировка — "визит". В общем-то нарушения и впрямь практически сошли на нет. Теперь уже крайне редких "визитеров" отлавливали не глубже полосы-один, вокруг Территории режим приграничья установился окончательно, местные наперечет, да они и сами от Территории, как от чумы, каждый новый человек на виду. Что же касается проникновении в полосу-три, я того вообще припомнить не могу, ни по памяти, ни из архивов. И ведь надо было ему именно сегодня! Очень было бы здорово посчитать все это провокацией, но в полосу-три, да еще так глубоко, проникнуть вообще невозможно! Понимаете, действительно невозможно! И еще. Если этот человек не в респираторе, а у меня есть основания полагать, что так, то сегодня же ночью, максимум завтра днем — он покойник.
