Перо зацарапало по сложенному вчетверо листку бумаги, девственно белому, как фата невесты. Вторая строка никак не придумывалась. После долгих усилий едау удалось ненадолго отвлечься от звуков трех или четырех виброфонов, сотрясающих двор; но до чего же трудно заставить себя думать о безлюдном пляже и пене набегающих волн на фоне ритма пучи-пучи! Однако окончательно похоронил вторую строку разговор двух сервороботов. Они вопили во всю мощь своих динамиков^ и болтовня их навела его на мысль о неореалистическом романе, героями которого были бы две скромные прислуги. Потом их разговор, пахнувший луком и кухонным тряпьем, прервался, и тут же началась многосерийная телепередача с треском револьверных выстрелив и голосами, ревущими или сюсюкающими с пуэрториканским акцентам.
"Волны распластываются на безлюдном пляже… Вдали ковбои скачут по степям…"
Проклятье! Неужели нет никакого способа оградить сознание от этих зловредных помех? Но уже поступала исчерпывающая информация о разногласиях между супругами на третьем этаже, о состоянии беременной соседки и положении дел на Марсе: на третьем этаже дети играли в марсиан, и их дикие крики разносились далеко вокруг. А волны все распластывались на безлюдном пляже, и что-то не видно было, чтобы вторая строка собиралась составить Им компанию. Символическим жестом прощания с музами Феликс порвал в клочки четвертушку бумаги, едва начавшую терять свою первозданную чистоту.
Он вышел на улицу. Здесь по крайней мере оглушали
только вибраторы гелибусов, жужжание атомных автомобилей и свист поездов, несущихся по монорельсовым дорогам. Этим вечером они с женой собирались в стереокино, но чтобы получить место на стоянке, надо выехать на час раньше и стать в хвосте огромного каравана машин, медленно движущегося к центру города. Только в машине можно было чувствовать себя спокойно, только в ней, а уж никак не в спальне, где никогда не было уверенности в том, что супружеская чета из соседней квартиры, отделенной перегородкой в два-три сантиметра толщиной, не начнет рассказывать днем то, о чем они с женой говорили ночью. Хорошо хоть кровать попалась без скрипа.
О уединение сидящего за рулем машины, окруженной сотнями других герметически закрытых машин! О головы, неслышно говорящие за стеклами окошек, если только их обладатели не высовываются, чтобы обругать тебя, когда ты чуть не задел за крыло или помешал себя объехать! Но уединение-это влажное уединение финской бани, уединение среди тысячи звуков, и в нем нет аромата сосновой смолы и шиповника.
Наконец они приехали в стереокино. Несмотря на страшную давку при входе, а потом при выходе, не-смотря на вопли тысяч зрителей во время страшных сцен и хохот во время смешных, здесь они тоже были" в уединении, потому что, если не считать этих моментов (а их было не так уж много), возвращавших Феликса к действительности, киносеанс был для него тихой пристанью. Специалисты по акустике обеспечивали абсолютную звукоизоляцию студий, в которых снимались, фильмы, и если какому-то нежелательному шуму все же удавалось пробиться на гладкую поверхность пленкИу существовали технические средства, более чем достаточные для того, чтобы от него отделаться. Да и какой фильм можно было бы поставить, если, бы голоса актеров на звуковой дорожке заглушала реклама моющих средств?
После сеанса они возвратились домой и сели за скромный ужин, но проглотили его наспех и подавляя отвращение, потомучто по двору разносились громогласные жалобы одного из соседей, оповещавшие жильцов о тошнотворном вареве, которое подала ему жена.
Была суббота. Теоретически это означало еще несколько часов сна вдобавок к тем, которыми они располагали в будние дни, — но только теоретически. В квартире этажом выше были гости, и вечеринка затянулась до пяти утра, а у остальных соседей гремели телевизоры, работавшие до тех пор, пока телецентр не закончил передачи. Телевизоры и вечеринка мешали друг другу, и это немного утешало Феликса, героическим усилием воли пытавшегося продолжать прерванное стихотворение. А потом он стал засыпать по методу йогов, и сон наконец смежил его усталые веки.
Ему приснился необитаемый остров, где они с женой жили, как Робинзон Крузо. Не было слышно ничего, кроме шелеста листьев на верхушках и шепота моря; но вдруг эти гармоничные звуки расположились в рисунок афро-кубинского ритма и на пляже необитаемого острова появился дансинг, из которого неслась душераздирающая танцевальная музыка…
Их разбудило в семь часов утра звонкое пение трубы: сосед с четвертого этажа под аккомпанемент своей электробритвы и электрического молотка жены, спешно готовившей на кухне отбивные для пикника, ставил жильцов в известность о намерении вывезти свое семейство за город. Мажорный гимн объявлял беспощадную войну лодырям и лежебокам, а еще через полчаса к нему присоединилось серафическое пение детского хора, безбожно перевиравшего модные песенки. Феликс и его жена торопливо оделись, и вскоре их автомобиль стал еще одним звеном в бесконечной цепи машин, двигавшихся к горам. Целых три часа ушло на то, чтобы одолеть девяносто километров, но зато здесь их ждала природа! И они скользнули под зеленую сень сосен, стараясь не наступать на пары, занимающиеся любовью, и на отдыхающих, раскладывающих свои пожитки.
Феликс дышал полной грудью: нельзя было упускать мгновений, когда в ноздри пробивался аромат Природы, потому что его тут же вытесняли запахи синтетических аминокислот или других, менее съедобных веществ.
"Отвлечься, любой ценой отвлечься! Неужели зря я занимаюсь йогой?" — с тоской подумал Феликс. Если говорить о радостях обоняния, то весь вопрос здесь, с точки зрения йоги, заключался в том, чтобы путем умственной фильтрации устранить зловоние, а потом наслаждаться без помех благоуханием сосен и ароматом растоптанного тимьяна.
Они двинулись дальше. Здесь отдыхающих почти не было: люди по мере возможности избегали занятий альпинизмом. Со скалы, украшенной щитом с рекламой знаменитой оптической фирмы, они окинули взглядом пейзаж. "Какая прелесть!" — подумал Феликс, обнимая жену за талию. Да, вокруг была настоящая природа — если отвлечься от рекламного щита и двух-трех сигаретных пакетиков, валяющихся под ногами, а также от объедков, оставшихся с прошлых воскресений, от полудюжины окурков и от предмета, который Феликс поторопился затоптать, прежде чем его увидит жена.
Он снова нежно обнял ее. Им хотелось вновь ощутить себя женихом и невестой, которые украдкой обмениваются первыми поцелуями, захотелось насладиться интимным актом, скрытым от посторонних глаз и ушей и уже от одного этого более волнующим. И они пошли дальше в своих ласках, как никогда полно наслаждаясь тем, что другие уже давным-давно привыкли выставлять на всеобщее обозрение.
Над их головами пронесся камень, а вслед за ним и другой ударился о землю всего в- нескольких сантиметрах от них. Феликс вскочил, разъяренный, но увидел лишь, как из-за соседней скалы, хохоча, убегают несколько мальчишек. И они решили воздержаться от дальнейших интимностей, точнее — предаться им мысленно. Но уже настал час второго завтрака и давал о себе знать голод. Они развернули свертки, а эпизод с камнями постарались забыть. Потом Феликс спустился с бумагой и остатками пищи к ближайшей урне, которая, по счастью, оказалась пустой, и со спокойной совестью вернулся на их любимую скалу. Здесь можно было говорить обо всем на свете и даже лежать, провожая взглядом облака и стараясь не замечать пролетевшие один за другим три рейсовых космических корабля, эскадрилью турбореактивных самолетов и два гелитакси. Несмотря на все это, были минуты, когда, глядя на пышные тела облаков, можно было пофантазировать и увидеть сказочных чудовищ, пока транзистор где-то рядом не начал информировать их о результатах последних игр и они не поплелись, понурив головы, к оставленной ими машине.
— Есть ли у вас такое место, где мы с женой смогли бы провести несколько дней совсем одни? — спросил-Феликс у представителя туристского агентства.
