Какое-то время мы молчали. Пили чай. Я ее понимала. Или личное, или не для людей, или ложь. Точнее не скажешь. Ради этого они придумали контракт? При тесном общении правда вылезает. И человек должен знать, что он во власти. В полной власти. И молчать. И работать.

— Тебе когда-нибудь было с ним страшно, Инга? По-настоящему страшно?

— Да. Знаешь, за эти пять лет столько всякого было. И плохого, и хорошего, и такого, о чем маме и под пыткой не рассказывают. Но я ни от чего бы не отказалась. И ничего бы не стала менять. И если б можно было вернуться назад, я б хоть сейчас… сначала, — голос у нее дрогнул, а в глазах блеснули слезы. Но она сдержалась. — Но вот один день… если б я только могла… я бы вычеркнула его совсем. Второй раз мне его точно не пережить.

— И… что случилось в тот день? — осторожно поинтересовалась я. Я видела, что ей тяжело вспоминать, но она сама начала, а мне надо было знать. Надо было как-то… готовиться.

— В тот день он меня убил.

Я взглянула, не понимая.

— Выпил? Слишком много, почти до смерти?

— Нет, — улыбнулась Инга, — это-то как раз не страшно. Ты же не осознаешь, не контролируешь, просто в какой-то момент отключаешься. А потом просыпаешься, и в жизни он тебе не скажет: с реанимацией тебя возвращали, или просто дали выспаться. Улыбается так нежно и спрашивает, что на завтрак заказывать. Знаешь, когда я первый раз у него проснулась, он меня спросил, с чем мне пиццу заказать. А я эту пиццу тогда в жизни не ела и не знала вообще, с чем она бывает-то в природе…

— Погоди, — про то, как она проснулась у него в постели, слушать я была решительно не готова. — Ты говорила, он убил. В каком смысле?

— В прямом. Взял нож такой длинный, охотничий, размахнулся и всадил. По рукоять. Столешницу насквозь пробил, не то, что меня. Но самое страшное — даже не это. Самое страшное в тот момент было — его глаза. Холодные, равнодушные. И в них — смерть. Ни ненависти, ни любви — просто смерть. Как удар молнии: ни за что, ни зачем, просто. И ты понимаешь, что убивает, что это смерть, а ему — все равно. Он тебя убивает, но ему это — все равно. Безразлично.

Она закрыла лицо руками, вновь погружаясь в свой кошмар и не стремясь делить его со мной. А я поверить не могла. Ингу? Его ненаглядную, на все согласную Ингу? Про которую слова не скажи? Да он что, совсем безумный отморозок?

— И… что он сказал, когда ты очнулась?

— Ну, — Инга отняла руки от лица и даже немного улыбнулась, — если коротко, то что он хирург, а они придурки, особенно если думали переиграть его на его же поле. На самом деле он спас меня тогда, — пояснила она, видя мое глубокое недоумение. — И от смерти, и от кое-чего пострашнее. Ножик ведь не его был, он его из ручек одних шаловливых вытащил. И ударил, так, чтоб жизненно важных органов не задеть. Сам же потом и зашивал. Он же на самом деле — специалист очень высокого класса. Он в больнице только за самые сложные случаи берется, от которых уже все отказались. И спасает. Ну а здесь — говорит, было не сложно. Только вот в тот момент — я верила, что это смерть. Ему тогда вообще все поверили. Даже Владыка.

— Кто? А причем здесь?.. Ты полагаешь, смерть секретарши какого-то куратора настолько значительна, что аж Владыке донесли?

— Владыке донесли другое. И он приехал лично убедиться, что это не так.

— Куда приехал? Владыка же никогда не бывает на этой стороне Бездны.

— А что еще вампиры никогда не делают? — усмехнулась Инга. — Знаешь, я тебе все это рассказываю, потому что много чего о тебе знаю. Анхен поведал. Ты ему весь год покоя не даешь, только о тебе и думает. Бесится страшно. Не слушаешься ты его и голову себе заморочить не даешь. А он к такому не привык, ему чтоб только по его было надо. Так вот ты-то должна понимать, что не всему, что общеизвестно, стоит верить. Ну а Владыка. Официально — нет, конечно, не бывает. А реально — приезжал. Анхен тогда с утра весь белый был. В этом крыле все лекции отменил, с этажа вообще всех до единого выгнал, не выбирая выражений и не считаясь с должностями и званиями. Я тогда понять не могла, чего он. Вампиров к тому времени много видела, и все они были вполне… корректны. Потом поняла. Все, кого я встречала раньше, не могли сказать Анхену «нет». Что бы он не пожелал. А те, кто приехали в тот день — там большая была свита — им уже Анхен не мог сказать «нет». И это было страшно, Ларис. Очень страшно. Даже не то, что меня унижали и мучили так, что если б не Анхен — сама бы о смерти молила. Страшно, когда он стоит, и говорит «да». На все, с чем, как ты знаешь, он не согласен, говорит «да». Говорит так, что ему верит даже Владыка. А они все эмпаты, а Владыка так и вовсе прожигает тебя насквозь, словно душу выворачивает, так, что в тебе тебя вообще не остается… И только уже потом понимаешь, что все его «да» — это все равно «нет», потому что он продолжает делать по своему, а в тот момент…

Инга наливает себе еще чаю, и долго молча пьет его, глядя куда-то за мое плечо. Я тоже молчу, пытаясь хоть как-то переварить услышанное. Работать на престижной должности мне хочется все меньше.

— Инга, а зачем, — наконец решаюсь на следующий вопрос, — зачем он вообще приезжал? Ну, Владыка?

— А, Анхена женить, — очнувшись от невеселых дум, как-то совсем уж буднично сообщила Инга. — Давай еще чаю подолью.

— Владыка? Лично? Поперся через Бездну его женить? — я аж чашку от такого чуть не потеряла.

— Ну, зачем он вообще через Бездну поперся, мне не докладывали. А с Анхеном беседа была об этом. Там смысл, что Анхен из очень древнего рода, весьма уважаемого, но почти вымершего. А наследника нет. И, учитывая что у вампиров вообще с рождаемостью проблемы, Владыку крайне встревожили слухи о том, что авэнэ Анхенаридит не только не делает попыток завести наследника, но и излишне внимателен к людям, особенно к девам, особенно ко мне… Гоэрэ, сволочь, донес. Жаль, за руку его не поймали, а то бы его род точно без наследника загнулся! — неожиданно злобно и хищно закончила она. Впервые при мне кто-то назвал вампира сволочью. А уж услышать такое от милой покорной Инги было и вовсе удивительно.

— Не думала, что услышу такое от тебя, — честно призналась я ей.

— При свидетелях не повторю, — усмехнулась Инга. — Вот только… ты секретаршу его видела? Присмотрись, когда встретишь. Она же не человек. Совсем. Полностью в его власти. Под жесточайшим контролем. У нее ни мыслей своих не осталось, ни желаний. Только его воля. Исполняет, что велят. Всё. Анхен сказал, они работают у него до смерти. Ну, в смысле, пока может функционировать — функционирует, а потом он ее убивает и новую берет. И тоже — под полный контроль и до полного вычерпывания ресурса. С точки зрения вампирской этики — вполне себе нормально. Это Анхен у них извращенец: позволяет жить, да еще и заботится, чтоб смысл жизни не потерялся. Он говорит, он такой не один, а таких, как Гоэрэ не так и много. Может быть, не знаю.

— А Анхен всегда говорит правду? — скептически подняла я бровь.

— Да нет конечно. А всю правду, подозреваю, он и вовсе никогда не говорит. Вот только, он же очень одинок на самом деле. Надо же ему с кем-то разговаривать, о ком-то заботится. Вот и привязывается… излишне. Ты его не обижай, Ларис. Ты ему нужна.

— Я его обижаю? — у меня от такого чуть слезы на глаза не полезли. — А что он со мной творит, это нормально, да?

— Что он с тобой творит? Как нянька за тобой целый год по университету бегает. И не только по нему, насколько я знаю. И до сих пор даже не укусил. Словно не вампир, а мальчик-колокольчик.

— А за тобой он долго бегал?

— Вообще не бегал. Я ж не ты. Я с первого взгляда в него влюбилась. И готова была — на все и сразу, лишь бы любил. Я вообще не понимаю, как ты можешь смотреть на него — и не любить.

— Он убивал при тебе?

— Да.

— И как ты можешь — с убийцей?

— Не сложно. Сложней с убитым.

— ??

— Это когда тебя на лодочке с вашей новой знакомой выкатывают, она щебечет о чем-то миленько, а ты ей улыбаешься, и не знаешь, она утром из вашей постели сама встанет, или он еще ночью ее мертвое тело на пол скинет, чтоб место не занимало.