Ракел. Помоги им деньгами; но это ты сможешь сделать через Братта. О Элиас, давай уедем!
Элиас. Что ты говоришь, Ракел!
Ракел. Это тебя излечит.
Элиас. Я дам тебе ответ завтра.
Ракел. Подумай только: мы могли бы снова увидеть все любимые места наших детских игр?
Элиас. Я особенно часто вспоминал именно об этом, когда испытывал тоску по родным местам.
Ракел. Помнишь, о нас с тобой говорили, что никто не видит нас порознь — везде мы вдвоем и всегда об руку.
Элиас. И болтали мы без умолку! Наши голоса были слышны издали.
Ракел. А ты помнишь все свои мечты и выдумки? Чего только не приходило тебе в голову, Элиас?
Элиас. Да, но ты была всегда предводителем! Да, да — именно ты. Вообще ты всегда руководила мной — до того момента, как мы расстались.
Ракел. А помнишь гагар? Какие они были ручные!
Элиас. Я помню каждое гнездо!
Ракел. Помнишь, как мы заботились о них!
Элиас. И защищали их. И приносили им пищу. А помнишь, как в первый раз птенцы стали плавать. А мы наблюдали за ними из лодки!
Ракел. И отец тогда был с нами! Он ведь всегда оставался взрослым ребенком!
Элиас. Это он определил все направление нашей жизни. Его слово руководило нами — нашими поступками и мыслями. Для нас земля и небо не оставались разобщенными; чудеса соединяли их, как радуга. Мы видели рай собственными глазами…
Ракел. Да, отец и мать казались нам витающими среди ангелов. Или, вернее, нам казалось, что ангелы спускались к ним. Мы верили в это!
Элиас. Нам ведь казалось, что сам господь говорил с нами. Все, что с нами происходило, — все ниспосылал он. Хорошая погода, гром и молния, цветы и все, все, что мы имели, — все мы получали от него. И когда мы молились — мы были с ним лицом к лицу. Везде мы встречали его! В море, в полях, на небе. Все дышало им, все было им.
Ракел. А помнишь, когда начинали звонить колокола, мы верили, что это ангелы звонят на небе? И сзывают народ.
Элиас. О Ракел, те, кто все это пережил, везде чувствуют себя изгнанниками.
Ракел. Да… изгнанниками. Ты прав.
Элиас. И теперь ничто не может нас удовлетворить! Мы не успели стать взрослыми, как все исчезло без возврата. Все холодно и пусто. И всюду сомнения. Но вот что я скажу тебе. Единственное, что у нас осталось теперь — это стремление к бесконечному.
Ракел. Быть может, это и так — для тебя. Я же бегу от этих мыслей. И, помнишь, когда умерли отец и мать и все было разбито, — ты тоже не выдержал и бежал.
Элиас. Да, тогда мы еще теснее прильнули друг к другу. Мы не смели больше ничему верить, даже тому, что видели собственными глазами.
Ракел. Да, мы были напуганы.
Элиас. Ты помнишь?
Ракел. Больше всего мы боялись, что каждый, увидев нас, начнет плохо говорить об отце и матери…
Элиас …которых никто не понимал. А потом, когда мы вдруг получили огромное наследство после смерти тети Ханны, — помнишь, как опять в нашу жизнь ворвалось ощущение безграничного?
Ракел. Да, да, ты прав. Тогда перед нами вдруг словно не оказалось никаких границ.
Элиас. Помнишь, тогда мы разыскали Братта. И под его влиянием это чувство окрепло. И с тех пор оно продолжает расти.
Ракел. В тебе. Но не во мне. Во мне идея безграничного вызывает только священный трепет, но не ощущение счастья.
Элиас. Не имеет смысла бежать от этого, Ракел: это вокруг нас и в нас самих.
Ракел. Наша земля несется в безграничном пространстве и находит свой путь… Почему же не найти своего пути и нам?
Элиас. Знаешь, Ракел, порой мне чудится, будто у меня есть крылья, и нет никаких границ… нигде!
Ракел. Смерть всему ставит границы, Элиас!
Элиас. Нет — и за пределами смерти. Именно за пределами смерти!
Ракел (вставая). Что ты хочешь этим сказать?
Элиас (решительно). Я хочу сказать — все, что мы хотим утвердить в жизни, должно пройти сквозь смерть.
Ракел. Пройти сквозь смерть?
Элиас. Если хочешь утвердить жизнь — умри за нее! умри во имя ее! Христианство обрело свою жизнь на кресте. Родина черпает свою жизнь от павших на полях сражений. Не может быть возрождения без смерти.
Ракел. Но разве это применимо в данном случае?.. Чего же ты хочешь? Чтобы рабочие умирали за свое дело?
Элиас. Если бы они на это отважились, их дело было бы выиграно. Они сразу победили бы.
Ракел. Значит — революция?
Элиас. Рабочие и революция?! Господи боже ты мой! Какой у нас сегодня день? Понедельник. Да, да, воскресенье еще не завтра. До воскресенья у нас еще целая неделя. И всю эту неделю надо работать.
Ракел (подходя к нему ближе). Есть только один способ работать для других, Элиас: подавать пример! Добрый пример.
Элиас (отворачиваясь от нее). Если бы ты подозревала, как верно то, что ты сейчас сказала.
(Смотрит прямо в ее лицо.)
Научить их переступить границу, вот что необходимо! Подать пример!
Ракел. Переступить границы жизни?
Элиас. Ну да! Сперва перешагнуть один барьер, потом другой. Разве не так все начинается? Сперва десятки, потом сотни, а там и тысячи. Нужны сперва тысячи — для того, чтобы миллионы поднялись и бросились в борьбу. И тогда они непобедимы. И тогда настанет воскресенье, и тогда здесь будет все: аллилуйя, триумф, всеобщее благодарение господу! Сперва Иоанн Креститель, а за ним Иисус, а за ним — двенадцать учеников, а за ними — семьдесят, а за ними многие сотни, а там многие тысячи и потом уже — все и каждый, все и каждый! Обновление жизни покупается недешево.
Ракел. Люди сильны; они крепко держатся за свое; они не выпускают из рук того, что захватили, завоевали, этот закон жизни непреложен — так же как и закон движения земли. Но именно так создаются условия для того, чтобы жизнь шла по своему определенному пути, как земля кружится по своей орбите.
Элиас. Но все-таки самые сильные — те, кто ищет нового. Вечный огонь — взрывчатая сила! Это несут в себе люди будущего, передовые борцы. Все дело в них. Чем смелее вожди, тем большее количество людей поведут они за собой.
Ракел. К смерти?
Элиас. Иного пути нет. Почему? Потому что верят только тем, кто решается умереть; когда жертвуют жизнью — тогда верят. Оглянись вокруг: есть ли люди, которым верят? Те, кто близко знает Братта, верят ему! это правда. Но те, кто знает его меньше? Как раз те, которым следовало бы обратиться в новую веру! Они и не пошевельнутся. Они не выказывают ни малейшего желания даже послушать, что он там такое говорит. Он может, конечно, вызвать то, что называется движением, и все-таки они даже не пошевельнутся. Они предпочитают, чтобы его слушала полиция!
Ракел. Ты прав. Это так.
Элиас. Но когда к ним обращаются «с того света» — тогда они начинают шевелиться! Из могилы слава звучит громче; там лучше резонанс. Великие люди, которые хотят быть выслушанными, должны сперва оказаться в могиле. Там настоящая трибуна жизни, оттуда возвещают законы жизни так, чтобы их услышал и понял весь мир. Чтобы самые тугоухие услышали и поняли.
Ракел. Но это все-таки ужасное учение…
Элиас. Ужасное?
Ракел. Я хотела сказать — оно может привести к ужасным последствиям.
Элиас. Ничего не может случиться ужаснее того, что уже есть. То, к чему я призывал, — это религия мучениства…
Ракел. Да. Сама по себе это великая религия.
Элиас. Более того: если только ты проникся ею, для тебя уже не существует ничего иного. Ничего иного.
Ракел. И с того момента, как ты пришел к этому убеждению, ты разуверился в забастовке?
Элиас. Я делал для забастовки все, что было в моих силах, — ты можешь не сомневаться.
