– «Ко всему этому»? – безжизненным тоном повторила Фиби Робертс, с громким стуком ставя солонку на место.

– Да, – отозвалась я, вытирая лоб тыльной стороной ладони. – Мне нужно время. Ты знаешь об этом уже несколько недель. А я узнала только вчера.

– Но…

– Извини, Фиби. Мне нужно собраться с мыслями. И вообще…

Правда ли это, – хотела сказать я, и хоть не сказала, но она все равно меня поняла.

– Да ладно тебе, Адель. Послушай, мне сорок лет. У меня хорошая жизнь. Зачем, ради всего святого, мне все это выдумывать?

Ее взгляд стал решительным. Официантка за стойкой отложила нож и позвала кого-то с кухни.

– Не знаю зачем, – ответила я. – Зачем кому бы то ни было появляться на пороге чужого дома и бросать в него бомбу? В годовщину смерти… Кто может так поступить?

– Ты хочешь сказать, что я лгунья? – недоверчиво переспросила Фиби. – Ты думаешь так же, как твоя сестра? И желаешь, чтобы я вас больше не беспокоила? Не беспокоила? – Фиби повысила голос. – Значит, я беспокою людей? Я даже не знала, что она умерла, иначе не пришла бы…

– Хватит на меня кричать, – ровным тоном произнесла я. – Я не называла тебя лгуньей. Мне просто нужно время, чтобы во всем разобраться. И я прошу тебя не приходить в дом к моему отцу, прежде чем я с ним поговорю. Неужели это так трудно понять?

– Да, по правде говоря, трудно. – Фиби пристально посмотрела на меня. – Ты знаешь, каково это – вдруг выяснить, что все, во что ты верила, оказалось ложью? Узнать, что твоя мать отдала тебя сразу после рождения, а потом прийти к ней в дом и услышать, что она умерла? И выяснить, что моя сестра все время была там, что меня отдали, а тебя нет? Ты можешь себе это представить? Ты, живущая в своем уютном семейном гнездышке, ты можешь представить себе, каково это? – спросила она резким голосом. – А теперь мне запрещено разговаривать с твоим отцом, потому что ты не хочешь обрушивать на него вымышленную историю о сестре-близнеце?

– Но мы с тобой не близнецы!

Не знаю, почему у меня это вырвалось, но стоило мне произнести эти слова, как я тут же закрыла рот ладонью. Мне захотелось взять их назад. Тревога, мучившая меня весь день, вылетела одним махом, оставив после себя тошноту. Фиби притихла.

За стойкой появился темноволосый мужчина в поварском халате и застыл рядом с официанткой. Они стояли, глядя на нас.

– О, господи, извини меня. Я не то имела в виду. – Я заставила себя посмотреть на Фиби и вздрогнула, увидев, что ее лицо было каменным и огорченным одновременно. – Мне ужасно жаль. Я размышляла об этом весь день и уже не знаю, что и думать. Просто все это так… тяжело, – пролепетала я. – То есть не тяжело, просто я все еще… Мне очень трудно в это поверить. Не потому, что я сомневаюсь в твоей честности, просто это так… неожиданно. Мой отец… ему очень трудно. Если бы ты его знала, ты бы поняла…

– Адель, – прервала меня Фиби. – Мы с тобой близнецы. Нас разлучили сразу после рождения. Твой отец – единственный, кто может знать что-нибудь об этом. Мы должны с ним поговорить.

– Он…

Но она не слушала меня.

– Опять же, он может ничего не знать. Может быть, его жена скрыла это от него. Думаю, она могла так поступить, хотя… – Фиби взмахнула руками, словно пытаясь что-то подсчитать.

Я изумленно смотрела на нее.

– О чем ты? Как бы она это сделала? Уехала бы в больницу, а потом вернулась с одним ребенком вместо двух? Привет, дорогой, я дома!

Фиби перестала размахивать руками и удивленно нахмурилась. На миг ее взгляд задержался на мне, а затем мне вдруг показалось, что она очень тщательно подбирает слова.

– Адель, несколько месяцев до нашего рождения она провела в доме для незамужних матерей, одиноких женщин, попавших в беду. Он находился где-то рядом с Брайтоном. Должно быть, прямо оттуда она попала в госпиталь Всех Святых…

– О чем ты говоришь?

– Так было написано в маленькой тетрадке, – осторожно произнесла Фиби. – Ну, помнишь маленькую тетрадку с именами, которую я показывала вам вчера? В ней я это и прочла…

– Покажи ее мне. Немедленно. – В моем голосе появилась незнакомая твердость, и я добавила: – Пожалуйста, – просто чтобы это не звучало как приказ. Официантка и повар продолжали смотреть на нас.

– Адель, прошу тебя, успокойся, иначе нас отсюда вышвырнут.

– Покажи ее мне.

Фиби порылась в сумке и вытащила оттуда маленькую черную тетрадь. Придирчиво осмотрела стол, смахнула с него несуществующие крошки, а затем осторожно положила ее на стол. Я схватила тетрадь немного неловко. Пальцы у меня дрожали. Передо мной снова были синие чернила, аккуратный круглый почерк моей матери.

Сегодня малыши очень активны. Малыши. Вчера я не видела этой страницы. Окружность живота такая, как и должна быть. А потом, через несколько страниц, я обнаружила штамп: «Милосердные сестры», Брайтон, 12 декабря 1959 года.

– Я внимательно прочла эту тетрадку, – сказала Фиби. – Будущим матерям советуют вести что-то вроде дневника беременности или писать письма своим малышам. Это должно было облегчить им расставание с новорожденным после его появления на свет.

Я пролистала тетрадь. Фиби вздрагивала, стоило мне задеть страницу ногтем или надорвать край.

– Не понимаю. Как мама оказалась в этом месте? Она была замужем и…

– Адель, – сказала Фиби виноватым тоном, – твои родители поженились уже после нашего рождения. Мама подписывается девичьей фамилией, здесь, на последней странице, и…

– Нет.

Наконец до меня дошло, что она пыталась сказать о моих родителях и, в первую очередь, о моем отце, и решительно покачала головой. Нижняя часть моего лица онемела. Перед внутренним взором промелькнули воспоминания. Отец приходит взглянуть, как я справляюсь с обязанностями официантки, и съедает блюда, принесенные мной по ошибке, чтобы помочь мне избежать скандала. Показывает на коня, стоящего в углу шахматной доски, чтобы я его не потеряла. Аплодирует после окончания «Сна в летнюю ночь», где я играла третьего осла справа. Стоит под «Божественным циклоном» и поднимает круглолицего малыша Джаспера, как будто весело приветствуя нас. Ты справишься, Эдди. Просто не смотри вниз!

– Это невозможно, – ровным голосом произнесла я. – Ладно, я не понимаю, откуда ты взялась и почему исчезла, и моя мать… что ж, я совершенно не представляю, на что она была способна. Но отец… Мои родители были женаты. Сорок лет. У них было трое детей и дом. В прошлом году они отпраздновали рубиновую свадьбу в клубе «Ред Велвет». Мы были семьей.

Фиби открыла рот. В ее глазах промелькнуло что-то вроде сочувствия, и у меня возникло желание вытащить ее из-за этого дурацкого пластмассового стола и как следует встряхнуть.

– Больше ничего не хочу слышать. – Я отодвинулась от этих смотрящих на меня с сочувствием глаз и схватила сумку.

Официантка и повар по-прежнему были за стойкой.

– Но…

– Нет. – Я с некоторым усилием заставила себя говорить тише. – То, что твоя жизнь перевернулась вверх тормашками, еще не дает тебе права вламываться в мою жизнь и поступать точно так же со мной. Моя мать умерла год назад. Но мой отец – это мой отец, и ничто не сможет этого изменить.

– Адель, я видела запись в реестре актов гражданского состояния. Так я и нашла новую фамилию матери, так я и нашла ее адрес. Они поженились лишь через несколько месяцев после того, как мы родились…

– Мне пора.

Я отодвинула стул с такой силой, что он с грохотом опрокинулся, а затем ткнула пальцем ей в лицо.

– Держись от меня подальше. Держись подальше от нас.

Поехать в лондонской подземке в час пик было неудачной идеей, но это позволило значительно сэкономить время. Я спустилась по лестнице, протолкалась сквозь толпу и вошла в поезд. Не обращая внимания на стариков и беременных женщин, протиснулась в уголок, хмурясь на свое отражение в окне, но видя не его, а лицо Фиби Робертс, когда она сказала мне, что мой отец – не мой отец, что он – кто-то другой, что отец лгал мне сорок лет. При этом она совершенно ничего не знала о моей семье, о моем отце, не знала, как сильно он меня любил. Я отказывалась верить в то, что он мне лгал, лгал обо мне, и о Фиби Робертс, и о своей рубиновой свадьбе, и о многих других вещах, о которых мне, может быть, даже неизвестно. После целого дня, в течение которого я пыталась мыслить рационально, держать спину прямо и справляться с ситуацией, я почувствовала, как по пищеводу поднимается желчь, и вдруг поняла, что просто обязана поговорить с отцом.