Небольшая комната была уютна и очень нравилась Наталье. Она всегда занимала ее, когда приезжала к тете Ларисе. Пахло деревом и лаком. Из-за низкого потолка комната была похожа на шкатулку. У стены стоял старый короткий диван с круглыми подлокотниками и высокой вертикальной спинкой, которая сверху служила как полка. Возле окна стоял дамский столик с большим зеркалом, напротив дивана книжный шкаф; уже никто не помнил, когда его открывали последний раз. На стене висела репродукция Брюллова с восточной девушкой, срывающей виноградную гроздь.

Наталья раскрыла окно, и ворвавшийся ветер подхватил легкие тюлевые шторы. Она повернулась и вздохнула, их глаза встретились. Это было похоже на встречу влюбленных из романа, от чего Зудину стало противно.

— Тебе, наверное, надо переодеться, — сказал он. — Спускайся, стол уже накрыт.

— Я не голодна, — ей хотелось продлить этот момент.

— У нас этот номер не пройдет. Пока ты здесь, ты будешь есть, как следует. Тебе надо поправиться.

— Ах ты, хам! Ты же сказал, что я хорошо выгляжу!

— А можешь еще лучше. Повернись-ка!

Она встала боком, выпятив грудь, довольная, что он рассматривает ее. Вытянутый подбородок, длинная шея и полная грудь образовывали очень соблазнительную линию.

— Когда ты идешь, ты не падаешь вперед? — спросил он.

— Почему я должна падать?

— Грудь — единственное, что осталось в тебе увесистого. Должен быть противовес. Все нормально, но задница плоская, как будто по ней лопатой шлепнули.

— Что? — она понимала, что он говорит с юмором, но все-таки обиделась. — Ты хочешь, чтобы у меня был целлюлит?

— Мужчины любят, когда жопа как кочка. Как у негритянок, — улыбнулся он.

Зудин видел, что она действительно может быть красивой. Дело было не только в излишней худобе. Ей не хватало естественности, она могла бы быть по-настоящему красивой русской женщиной, если бы не зацикливалась на внешности и не гналась за извращенной модой. Чрезмерная худоба очень вредила, уже можно было заметить признаки увядания, которое коснулось ее раньше времени. Он видел, что она ужасно переживает из-за этого и из-за того, что еще не устроена, и ему стало жаль ее.

Может, его замечание подействовало, а может, Наталья действительно проголодалась, но за столом она ела с аппетитом. Лариса Федоровна приготовила утку в духовке, и четыре салата. Все было очень вкусно. Все пили коньяк, Наталья — белое вино. Лариса Федоровна вышла из-за стола и вернулась с высокой коробкой, обвязанной красной лентой.

— Надя, прими это от нас в честь дня рождения, — она остановилась перед сестрой и ждала, когда та встанет.

Надежда Федоровна, растрогалась, чувствуя, что в коробке что-то дорогое, и улыбалась, продолжая сидеть.

— Мама, возьми коробку! — скомандовала Наталья.

Надежда Федоровна поднялась и протянула к коробке красные руки.

— А тебя ждет сюрприз, — сказала Лариса Федоровна Наталье. — Так захотел Ромаша.

Надежда Федоровна поворачивалась, не зная, куда поставить коробку.

— Поставь на стул, — сказала Наталья.

Надежда Федоровна, как дрессированная, поставила коробку на стул, и смотрела на нее.

— Ну, чего же, развязывай, — сказала Лариса Федоровна.

Надежда Федоровна принялась развязывать ленту, пытаясь пальцами ослабить узел. У нее не получалось. Наталья с ненавистью смотрела на мать. Зудин провел ножом по ленте и открыл коробку. Все увидели аккуратно составленный ослепительно белый сервиз.

— Дорогой ведь, наверно, — пробормотала Надежда Федоровна и полезла целовать сестру. Потом она расцеловала племянника и, закрывая коробку, обратилась к дочери. — Наташ, давай, неси уж. Правда, наш подарок не сравнить с вашим, простите.

— Сама неси.

Наталье было стыдно. Бедность была мучительна для нее.

— Да разве ж в этом дело! — сказала Лариса Федоровна.

Надежда Федоровна ушла в комнату и вернулась с картонной коробкой.

— И тебя с прошедшим, дорогая сестричка, — промямлила она, сунув коробку сестре.

Они снова расцеловались. Лариса Федоровна достала из коробки вазу и на стол упала маленькая бумажка. Это был ценник — четыреста рублей.

— Дура, — прошептала Наталья.

Через минуту вновь стало весело. Выпили. Неуклюжую вазу из мутно-розового стекла наполнили водой и опустили в нее цветы.

Зудин и Наталья пошли гулять. День был солнечный, но не жаркий. Он накинул легкую куртку, а она свитер, он очень шел к ней, коричневый, мягко облекающий ее грудь, и дешевый, что сразу заметил Зудин. Они шли по дорожке вдоль забора коттеджного поселка. Он засунул пальцы в тесные карманы джинсов, она сложила руки под грудью. Ее спина гнулась под тяжестью груди.

Наталья пошла в тех же туфлях, в которых приехала. Зудин чувствовал, что она бы с удовольствием надела кеды, но у нее их не было, или не было приличных. Она была расстроена. Они шли и молчали.

— Наташка, да не расстраивайся, — сказал он, наконец. — Мы же свои.

— Эта уродская ваза оказалась единственным, что мы могли себе позволить, и что хоть как-то могло сгодиться как подарок. Я сказала ей: «Мама, не забудь выбросить ценник!» — она готова была заплакать.

— Да перестань. Главное, вы приехали и мы очень рады. Я очень ждал, когда вы приедете.

Он взял ее руку, и они продолжали идти так.

— Правда, ты рад? — спросила она.

— Конечно!

Ее глаза заблестели.

— Нищета унизительна, — вырвалось у нее, как рыдание.

— Нищета не вечна, жизнь наладится. Если тебе нужны деньги, скажи.

— Я хочу иметь свои, а не выпрашивать подачки.

— Что ты сделала, чтобы иметь деньги? Бросила работу. Твой дядька предлагал вам устроить вас в Москве. Вы что ему сказали? Что вы лучше будете бедными, но честными.

— Это мама ему так сказала.

— А я, думаешь, откуда взял свой Рейндж Ровер? Благодаря ему. Он подсказал, чем заниматься, помог открыть фирму, помогает и сейчас.

— Вы всегда нормально жили. Твоя мать всегда умела устроиться. А моя… как кухарка. Хочу быть как твоя. Я всегда брала с нее пример.

— Моя мать просто умеет вертеть мужчинами и пользуется этим.

— Все. Не хочу больше об этом говорить. Давай о чем-нибудь другом, — она тряхнула его руку.

— О чем?

— Ну, сделай мне еще комплимент! — Наталья попыталась рассмеяться, но ее лицо, изможденное как у узника, не засмеялось.

Они перешли дорогу, и пошли по лугу между молодыми березками. Недалеко впереди был большой пруд. На берегу сидел мужик с удочкой. Наталья подошла к молодой березке и провела по мелкой светло-зеленой листве, потом повернулась к нему и, щурясь от солнца, сказала:

— Скажи что-нибудь.

Зудин знал, что не должен это говорить, но ему очень хотелось это сказать; чувствовал, что где-то глубоко-глубоко она ждет именно этих слов.

— Я хочу тебя, — произнес он как признание.

Наталья испугалась и растаяла, утонула в запретных и потому еще более сладостных словах.

— Ты же мой брат.

— Двоюродный.

— Все равно.

— Ну и что!

Она опустила голову, стыдилась и улыбалась от удовольствия.

— Ты же тоже хочешь!

— Нам нельзя.

— Все цари и короли женились на двоюродных сестрах.

— А потом у них рождались уроды.

— Уроды от этого не рождаются. И потом, мы же не будем жениться.

— А что мы будем?

— Дадим друг другу по кусочку себя и будем счастливы. Хоть какое-то время.

— Один день?

— Зависит от нас. Но даже если день, пусть он будет.

Ее податливость возбудила его еще сильней, кровь застучала в висках. Наталья сдалась; он видел, что она ждет, каким будет его первый шаг.

— Как бы ты хотела?

— Прямо сейчас?

Они стояли в нескольких шагах друг от друга. Их тела были напряжены, только казались расслабленными. Ее ожидание было требовательным. Зудин раскрыл ее как раковину, и теперь нельзя было останавливаться, чтобы она не захлопнулась.

— Да.

— Нет!

Но ее горящие глаза говорили об обратном. Наталья смотрела на него, будто тянула к себе взглядом.