- А какой прок сеять, если семена, не дав ростка, возвращаются обратно к сеятелю?

- Никакого. Но это в твоем варианте, а не в моем. Я же дал урожай в образе учеников, среди которых, кстати, и твой друг Атенор Тирский.

- Однако эти ученики, следуя твоей логике, тоже должны покинуть брен-ную землю.

- Правильно, чтобы дать новый урожай.

- Но это всего лишь обедняет почву, то есть человечество, и ничего не дает ему взамен.

- А что же, по-твоему, должна взрастить мудрость?

- Я уже говорил: разумное действие. Именно через это действие мудрых, а значит, добродетельных людей космический разум и ведет человечество в лоно всеобщего совершенства.

- Платон пытался воспитывать сиракузских тиранов, да едва ноги унес.

- Тиранов нельзя воспитать, они уже в силу своего общественного положения злодеи. Тиран - это материализовавшееся, олицетворенное в конкретном человеке общественное зло. А зло невозможно облагородить, его необходимо искоренить.

- Хорош! Поучаешь Платона. А я-то думал, что только меня...

- Ты же и сказал, что он ошибся, а я только пояснил, в чем состояла ошибка. Причем Платон и сам пришел к тому выводу, о котором я говорил, потому и создал образ идеального государства без тиранов и монархов вообще.

- Остер! Да только словами подменяешь суть. Расправа над тираном сама по себе есть зло. Ты, конечно, станешь утверждать, будто это малое зло в сравнении с творимым тираном, однако зло не измеряется количеством...

- Поскольку это нравственная, то есть качественная характеристика, - за-кончил его мысль Катон. - Нет, Афинодор, я достаточно знаю стоическое учение, чтобы не затевать подобный спор, хотя люди, несведущие в науках, именно так и понимают дело. Я же скажу, что зло свершилось с тираном как раз тогда, когда он влез на трон. После этого он уже стал лишь вместилищем для зла, и, свергая тирана, народ творит насилие не над человеком в короне, а над самим злом. А что может быть большим добром, чем уничтожение зла? Ведь добро только тогда и проявляет себя, когда борется со злом!

- Ты вроде бы и стоик, Марк Катон, а в то же время весь стоицизм перевернул с ног на голову. А куда же у тебя делась стоическая невозмутимость, пронизанное небесными токами мудрости спокойствие философа?

- Стоическая невозмутимость никуда не делась, просто я ее из состояния прозябания в небесных сферах свел на землю к людям, дабы мудрец мог достойно противостоять злодеям, сохраняя спокойный ясный ум в самых сложных ситуациях, когда враг стремится подавить его волю воплями ненависти и отравить сознание ядом цинизма своих преступлений. Кстати, и Панеций, и Посидоний давно отказались от беззубой безмятежности. Да и мой Атенор в этом вопросе соглашался со мною.

- Неужели не спорил?

- Поначалу спорил. Еще как!

- И каким же образом ты переложишь свою дерзкую теорию на практику?

- Несколько месяцев я командовал легионом; это более четырех тысяч солдат. Благодаря нашей, стоической, мудрости из разнузданных своевольных наемников, относившихся к войне как к узаконенному грабежу, я сделал доблестных воинов, уважительных друг к другу, беспощадных к врагу в битве и великодушных к побежденным.

- Однако, при всем том, они воюют, а значит, убивают.

- Моя роль в государстве пока невелика, оттого и дела затрагивают лишь частности. Именно потому я пришел к тебе.

- Какая же тут связь?

- Мне мало своей учености для борьбы со злом, слишком укоренившимся в нашей цивилизации. Нужна еще и твоя мудрость.

- Моя мудрость - для твоего легиона?

- Нет, для ойкумены.

- Эк куда хватил! Разве возможно обустроить этот паршивый мир?

- В одиночку нельзя, вдвоем - тоже, а вот если все наше философское племя восстанет на борьбу со злом, то ему не устоять. Ведь что такое низменная алчность в сравнении с мудростью! Но до сей поры побеждает алчность потому, что, в то время когда мудрость взирает в небеса, она шарит загребущими руками по земле.

Помолчав, Катон добавил:

- Но помимо глобальных целей, меня привлекло сюда и желание совершить конкретное доброе дело, а именно, очистить преступника от злодеяния убийства.

- Кого же? - искренне удивился Афинодор.

- Тебя.

- Я никогда никого не убивал, даже мухи.

- Ну да, конечно, ведь зло малым не бывает, и убийство мухи тоже есть убийство, - усмехнулся Катон. - И все же ты - убийца: мухи ты не тронул, зато убил самого себя.

- Римлянин, ты предался эйфории от своего сегодняшнего успеха и у тебя помутился рассудок.

- Да нет же, я в здравом уме и даже помню, как ты подводил меня к окну и показывал толпу на форуме и тлю-торговцев на рынке. Давай взглянем туда еще раз. Видишь, там все та же суета: вершится неправый суд и жиреют богачи, обирающие бедняков. А почему?

- А почему?

- Да потому, что одни из них - фанатичные жрецы зла, а другие и рады бы служить добру, да не видят его, не знают, где оно пребывает. А добродетель, то есть мудрость, заточена в этом вот склепе на радость всем негодяям Пергама и целой ойкумены. Жива она, нет ли - поди, разбери. Там, среди людей, ее нет, и для них она не существует. А где она есть, где можно узреть ее следы? Только в этом саркофаге, сюда, как на кладбище, можно придти и полюбоваться ею, почтить ее память, принести цветы похвал. А кто упрятал сюда несчастную добродетель, кто поверг ее в могилу, кто убил ее? Афинодор! Значит, Афинодор - убийца, значит, Афинодор - злодей! Но мудрец, уничтоживший мудрость, уже не мудрец, следовательно, ты убил самого себя.

- Ты победил меня, римлянин.

- В таком случае я тебя в качестве трофея забираю с собою.

- Делай, как знаешь. Мне теперь постыла эта конура. Только скажи, как тебе такое удалось, где ты почерпнул это знание, недоступное нам, грекам?

- В истории своего народа, во всей его жизни. Так что тебя победил не я, а великий Рим - соперник достойный, и поражение от него простительно.

Обратный путь компания Катона проделала без приключений. Море выглядело неласковым, но оставалось спокойным, наверное, подражая невозмутимости плывших по нему стоиков, а может быть, оно просто заслушалось их необычными речами.

Хотя философы и сумели усыпить природные стихии, перед людскою молвою они оказались бессильны. Перелетев море, она оповестила население Фессалоники о том, что Катон везет с собою знаменитого нелюдимого и несговорчивого стоика, потому в порту путешественников встречала толпа греков и римлян, которая приветствовала этот подвиг Катона больше, чем все его боевые успехи.

Марк и сам был горд таким достижением и ставил его выше побед Лукулла и Помпея. "Один добровольно пришедший к нам философ стоит дороже ста тысяч рабов, захваченных в войнах", - говорил он друзьям.

В лагере солдаты приняли Афинодора с таким почтением, что он воскликнул: "Да, это настоящие катоновцы!" Легионеров развеселило это слово в устах грека, который не знал, что именно так их все здесь и называли.

Вскоре судьба пообещала Катону еще одну радость. Цепион направлялся к Лукуллу вместе с вновь набранным пополнением азиатскому корпусу римских войск. Из-за ненастья, затрудняющего мореплавание, римская эскадра следовала вдоль берега и через некоторое время должна была зайти в Фессалонику для пополнения продовольственных запасов. В назначенный день Катон прибыл в столицу провинции, однако брата не дождался. Оказалось, что шторм задержал флотилию на неопределенный срок. Марк вернулся в лагерь, а через несколько дней был вынужден во главе четырех когорт выступить к фракийской границе, чтобы отбить вражеские вылазки. Пока Катон усмирял фракийцев, Цепион посетил Фессалонику и, не застав брата, отправился дальше. Встреча не состоялась.

Когда Катон возвратился в лагерь, и там ему сообщили, что эскадра с воинами уже покинула македонскую столицу и ушла в направлении на Геллеспонт, он испытал сильнейшую досаду. Это чувство было вполне понятно, но к нему примешивалось еще нечто необъяснимое: на Марка будто пахнуло неким космическим дыханьем и захолодило сердце. Нет ничего тягостнее, чем ощущать неведомую опасность, которую ждешь отовсюду и ниоткуда конкретно, ждешь всегда и одновременно надеешься, что грядущее мгновение окажется чистым. Три дня Марк пребывал в этом гнетущем состоянии, против которого был бессилен даже стоицизм, а потом ему принесли письмо. Увидев две сложенные и опечатанные навощенные дощечки, он сразу почувствовал и боль, и опустошающее успокоение: беда пришла и можно избавиться от гнета неизвестности.