Утром легат настойчиво приглашал Катона в прогулку по городу.

- Да плюнь ты на этого грека, - говорил он, - а если у тебя есть модная ныне тяга к греческой премудрости, то пойди в библиотеку. Пергамские цари ублажали ученых и собрали аж двести тысяч книг, причем в роскошном оформлении на обработанной коже, которая так и называется - пергамент. Это не то, что твой скрипучий папирус.

- Я же не под голову их кладу, - удивился Катон, - меня интересуют мысли, а не качество материала, на каком они изложены.

- Тебе не угодишь. Что ж, ступай к греку, он с тебя гонор собьет.

Философ снимал небольшой домик в возвышенной части города в пустынном уголке за храмами. У него был один раб, который и перекрыл путь Катону, загородив собою дверной проем. Марк велел доложить о себе, но его имя не послужило ему пропуском.

- Тогда передай своему хозяину, что римский стоик будет ждать его здесь, пока он не соберется с силами и не отважится вступить в беседу, - сказал Марк и, отойдя на три шага, сел на узел с дорожной поклажей. Его обступили друзья и слуги.

Два часа Афинодор испытывал терпение римлянина, а потом сам вышел на улицу. Это был старик очень похожий на Атенора, такой же сухой и косматый только большего роста. Он сильно сутулился и издали его действительно можно было принять за горбуна.

- Приветствую тебя, чужеземец, - не очень радостно произнес он.

- Я передал свой привет еще утром, - так же по-гречески сказал Катон.

- Я не спешил, поскольку считал, что уж если я действительно понадоблюсь римлянину, то какой-нибудь центурион схватит меня за шиворот и швырнет к ногам представителя могущественного народа. Ведь вы, римляне, сильны...

- Да, - подтвердил Катон, - и я пришел доказать тебе это, ибо, говоря о нашей силе, ты, тем не менее, в нее не веришь.

- О! - с вялой старческой усмешкой воскликнул грек. - Я понял тебя, римский стоик.

- Ты поторопился заявить это.

- Куда ж мне, старику, торопиться? Наоборот, ты, молодой человек, торопишься. Но, прежде чем ты продемонстрируешь силу своего ума, ведь именно об этой силе ты говорил, я уже заранее тебе отвечу.

Катон открыл рот для хлесткой отповеди этой самоуверенности, но Афинодор сделал знак, призывающий его оставить доводы при себе и последовать за ним в дом.

Марк поднялся с места и вошел в жилище старца, по комфортабельности напоминающее знаменитую диогеновскую бочку.

- Посмотри, в сколь чистом и светлом мире я обитаю, - торжественно произнес грек.

Марк обежал взглядом голые глиняные стены, деревянную мебель и оста-новил взор на тюфяке, валяющемся в углу и застланном засаленным пестрым покрывалом, когда-то, наверное, весьма дорогим.

- Это место слуги, - пояснил старик, - а я сплю вон там, - указал он на деревянную скамью.

- А теперь взгляни сюда, - торжественно призвал хозяин лачуги и отдернул штору с окна.

Марку предстала широкая панорама расположенного внизу у подножия крутого холма, на котором стояла хижина, города и прилегающих окрестностей. Он невольно прильнул ближе к окну и залюбовался великолепным зрелищем.

- Вон мельтешат точки на пыльном лоскуте среди домов, - сказал Афинодор, - это народное собрание на главной городской площади что-то решает и творит суд над кем-то, а вот там нечто вроде тли, осыпавшей жучка, - это рынок, где торговцы сбирают серебряный навар со своей многотрудной жизни. Сколько улиц, площадей, дворцов, храмов - не счесть, но как мал прославленный Пергам в сравнении с широкою равниной, простершейся за его стенами! А горы вдалеке и вовсе представляются титанами: любая из них раздавит и бесследно похоронит под собою все это скопище движущихся точек со всеми следами их чесоточной непоседливости. Но и равнину, и горы сразу забудешь, когда посмотришь вверх. Как захватывает дух от созерцания синей глубины и простора небес! Обрати внимание, как близко отсюда до неба: облака пролетают прямо над нами и, кажется, вот-вот сядут на крышу. Я уже много лет смотрю на мир из этого окна, и что же мне может сказать человек, пришедший оттуда, из этого города, похожего сверху на кляксу помета, оброненного парящим в небесах орлом. Чем он может удивить меня, какую силу он способен явить мне?

- Орел летает высоко, да питается падалью, - сказал Катон, - а человек, если крепка его рука и верен глаз, пустит стрелу и здесь же, на земле, пообедает надменным обитателем небес.

Афинодор напрягся, но промолчал и вопросительно посмотрел на римлянина.

- Не в том смысл человеческого бытия, чтобы высоко парить, а в том, чтобы дела его были высоки, и достигали небес, - продолжил Марк.

- Слова хорошие, но как быть, если все дела людские - прах и нечисть? - скептически поинтересовался грек. - Увы, молодой человек, руками гору не создать, ее можно лишь измыслить. Только разум способен возводить безупречные конструкции идей и возносить их на должную высоту.

- В том-то и беда, что одни работают головой, а другие - руками, и в итоге имеем, с одной стороны, бессильный ум, а с другой - безумную силу, тогда как нужно разум соединить с силой и наполнить мудростью человеческую деятельность.

- Опускаясь в низину бытия, идея неизбежно терпит потери: слова обесценивают мысль, а действие искажает до уродства словесную заданность. Снизойдя в мир, мудрость неизбежно попадет в грязь, будет осмеяна и поругана.

- Неизбежно - значит, всегда? Но ведь Космос исполнен блага и развивается, устремляясь к совершенству. Каким же путем, по-твоему, совершенствуется ойкумена?

- А таким, что все больше людей приобщается к философии и покидает презренный мир вещей, восходя к Вселенной разума.

- А ведь четыреста лет назад Греция была куда добродетельнее, чем теперь?

- Да, бесспорно, в то время порок еще не овладел Элладой.

- Но тогда философов было гораздо меньше.

- Молодой человек, твоя резвость достойна похвалы. Вы, римляне, народ вообще резвый, даже слишком резвый. Однако не пытайся подловить меня на противоречии. Я прожил жизнь здесь и прожил жизнь там, - указал он пальцем вверх.

- Почтенный Афинодор, стараясь уличить меня, ты попал пальцем в небо.

Афинодор поспешно опустил палец и холодно посмотрел на оппонента.

- Если некогда был золотой век, о коем независимо друг от друга сохранили память все народы, - продолжал Катон, - то откуда пошла порча? Не от самих ли людей?

- А от кого же еще?

- От дурных людей?

- Правильнее сказать: от дурного в людях.

- Это одно и то же, ибо дурные люди - те, в ком плохое взяло верх над хорошим и подавило его.

- Что дальше?

- А если зло в жизнь принесли дурные люди, то кто должен восстать против них, как не люди добродетельные? Добродетельны же, как учит философия, только мудрецы. А ты призываешь мудрецов улетучиться из жизни в мир бесплодных мечтаний и оставить землю на растерзание негодяям. А уж те своего не упустят, они не грезят о заоблачных странах, а денно и нощно куют цепи зла здесь, на земле.

- Ты все перепутал, юноша. Глобальный разум ведет мир к общему благу, а о его путях не нам судить. Мы слишком ничтожны, чтобы объять весь космос, по отдельной части нельзя воссоздать целое.

- Космический разум нам, конечно, не охватить своим рассудком, но кое-что мы о нем все же можем сказать.

- Что же? - громко, совсем не по-стоически удивился старец.

- А то, что он не может быть глупее нас. Ведь так?

- Пожалуй. Но это словесная эквилибристика, из нее не извлечешь прока.

- Не торопись с выводами, премудрый Афинодор. Лучше ответь, человек станет разводить домашних животных просто так, без конкретней цели по их употреблению?

- Не тяни коня за хвост, продолжай!

- Но Демиург, будучи умнее нас, тем более не станет создавать бесполез-ных тварей. А подумай, зачем ему люди, зачем рассеивать среди них высшее знание и взращивать мудрецов, если он не рассчитывает их использовать?

- Но, собирая по крупицам мудрость, мы спасаем ее от грязи и возносим к небесам.