- У нас нет ни средств, ни желания воевать с Цезарем! - кричали они в один голос и порознь. - Рим признал Цезаря, так неужели мы умнее римлян? Ты, Катон, заставляешь нас воевать с целым миром, да еще за наши же деньги!

- Опомнитесь, - взывал к ним Катон, - я вас ни к чему не принуждал. Вы сами сделали свой выбор, и в этой книге стоят ваши подписи, подтверждающие добровольность принятого решения!

- Ты хитростью добился от нас этих подписей и теперь угрожающе потрясаешь злосчастным свитком над нашими головами, словно ликтор-палач - топором! Ты хочешь таким способом скомпрометировать нас перед Цезарем. А теперь еще привел сюда всадников, чтобы силой принудить нас к повиновению!

- Ты поступил с нами коварно, Порций, и нам незазорно будет отплатить тебе тем же!

После этого раздались уже откровенные угрозы схватить Катона и сенаторов с тем, чтобы передать их победителю. Никакого рационального ответа на такое заявление быть не могло. Назревал скандал, который неминуемо привел бы к потасовке и позорному плену тех, кто существенно уступал противнику числом.

На миг Марк представил себе бурлящий народом форум и торжествующего Цезаря, ведущего его, Катона, в цепях в одной связке с косматыми галлами. А потом... о ужас! - сообразительный Цезарь, всегда ставивший выгоду выше симпатий и антипатий, отпускает его на волю, и восхищенный плебс рукоплещет царскому милосердию: преступный режим обретает ореол нравственности. И именно он, Марк Порций Катон, положивший жизнь на защиту Республики, освящает ее гибель и морально узаконивает диктатуру Цезаря! Более страшного проклятья для него не смогло бы измыслить все коварство Вселенной!

Лютый гнев жаркой волною крови ударил Марка в голову, и он почувствовал, что если в следующее мгновение не лопнет его мозг или не разорвется сердце, то он бросится врукопашную, чтобы, приняв унизительную смерть от пунийцев, избежать еще большего позора. Однако он - Катон, а значит, обязан всегда побеждать. Как непосильно-тяжела нравственная броня его имени, эта кольчуга, составленная из ячеек моральных основ римского образа жизни! Но кто-то должен был взвалить на себя этот груз, чтобы вынести на хребте своего характера и спасти из кошмара разрушения гибнущей цивилизации ее духовный потенциал! Эта участь и эта честь выпала ему, а потому он будет Катоном столько, сколько нужно, и не умрет прежде, чем смерть не сделается в его руках орудием победы! Он победит и на этот раз.

Пережив бурю чувств, Катон ничем не выдал своего волнения, более того, он не выказал и недовольства гнусными угрозами окружающих его раззолоченных предателей. Он сделал вид, будто не расслышал того, на что нельзя было ответить. Пунийцы знали, что он глуховат, и поверили его реакции. Они стали кричать громче и громче, заглушая друг друга.

Тогда Катон заявил, что ничего не разбирает в шуме, и теперь уже с полным основанием, поскольку в разразившейся вакханалии ненависти действительно трудно было расслышать что-либо конкретное. Марк обладал голосом полководца, способным покрыть чуть ли не квадратную милю и несколько тысяч голов, поэтому, когда он во всю мочь рявкнул в курии, уши пунийцев едва не посыпались на пол. Гвалт затих, и Катон, пользуясь замешательством противников, прорвался к трибуне и, намертво вцепившись в нее руками, призвал пунийцев к порядку.

- Мы напрасно теряем время в хаотических спорах. Беспорядок еще никому не помог принять правильного решения, - заговорил он, постепенно приближаясь сам и приближая пунийцев к дипломатическому языку, - давайте высказываться по существу и в соответствии с рангом того или иного члена совета. Начнем со старшего: выходи сюда, Марк Фигул, и изложи нам свои соображения, объясни сомнения, каковые невразумительными письменами морщат твой высокий лоб почтенного гражданина.

Когда Фигул предстал перед Катоном да еще один на один, он уже не смог сказать, что закует его в кандалы и предаст врагу. Такие люди всегда смелее в толпе, чем поодиночке. Да и вообще, пыл пунийцев угас, растратившись в бесплодной суматохе стадной ненависти.

Фигул обладал самым большим в Утике богатством, добытым благодаря удачному контракту с пиратами, топившими суда его конкурентов. Однако, умея подмигивать за спиною партнера его сопернику, он трудно управлялся со словами и периодами в публичных речах. К непосильному удивлению слушателей в зале, миллионные богатства не добавили ему ума ни на грош. Промямлив несколько рыхлых фраз, аморфно выразивших его дряблые, как складки на животе, мысли, первый богач сошел со сцены, уступив место второму. Тот в свою очередь принялся долго и нудно объяснять, что он - ни да, ни нет, ни то, ни се, но тем не менее...

Видя растерянность противника, Катон собрался переходить в контрнаступление, но тут ему доложили, что римские всадники, не дождавшись от него ответа, покидают Утику. Марк с досадой прервал собрание и заторопился к городским воротам.

Обнаружив, что всадники уже далеко, он вспрыгнул на коня и во весь опор помчался в погоню. За ним последовало несколько сенаторов. Увидев Катона, всадники остановились и радостно приветствовали его, думая, что он решил присоединиться к ним.

- Правильно, Катон, тебе не место среди этих торгашей и ростовщиков! - кричали они. - Оставь пунийский вертеп порока и спасайся с нами!

- Друзья, там наши соотечественники, почтенные сенаторы с семьями! - воскликнул Катон, пробившись в гущу всадников. - Мы не можем отдать их на растерзание врагам.

- Ах, ты опять за свое! - возмутились солдаты и поворотили коней, чтобы продолжить бегство.

- Задержитесь хотя бы на один день, пока я не организую эвакуацию наших сограждан! - с отчаяньем взмолился Марк.

- Война унесла множество жертв, а тебе, Порций, мало, ты еще нас хочешь втянуть в смертоносный омут? - возмутился кто-то из офицеров под шумное одобрение солдат. В их голосах послышалась угроза.

- Прошу вас, квириты! Умоляю вас, люди! - кричал Катон и хватал за уздечки коней, чтобы силой задержать беглецов. - Я уже сказал вам все, что можно было сказать, я привел вам все доводы, какие только существуют, и теперь я просто прошу вас!

Всадники продолжали удаляться, волоча за собою не отпускавшего их Катона, как некогда парфяне - обезглавленного Красса.

- Я не вернусь в город без вас! - продолжал взывать Марк. - Вам придется затоптать меня, чтобы уйти отсюда, забить копытами своих скакунов. То-то Цезарь порадуется...

Внезапно количество отчаянья и мольбы, излитое Катоном на головы солдат, породило в их душах новое качество, и они остановились.

- Только на один день, - повторил Катон, - я все устрою как надо, никто не погибнет, только слушайтесь меня. А в благодарность я дам вам серебра. Наша казна скудна, но, что есть, будет ваше.

Последний довод совсем облагородил всадников, и они согласились при-нять на себя труды и опасности ради спасения соотечественников.

Катон привел их в город и расставил у ворот, на башнях и в других ключевых точках укреплений.

Пунийцы, с уходом Катона вновь возжаждавшие расправы, увидев его с мощной охраной, сникли. Но Цезарь неумолимо приближался к Утике, и предаваться унынию было накладно. Поэтому они заперлись в самом мрачном из всех мрачных пунийских храмов и в результате интенсивного мозгового штурма нашли, как им казалось, красивое решение задачи. К Катону немедленно был послан гонец с приглашением на очередное совещание, причем его просили придти одного, без охраны и сенаторов.

Последнее уточнение обеспокоило именно тех, кого оно упоминало, но не затрагивало. Сенаторы обступили Марка и, наперебой клянясь ему в самых добрых чувствах, просили его проявить благоразумие и не идти в западню коварных пунийцев.

- Подумай о нас, если тебе не жаль себя, - умоляли они.

- Именно о вас я и думаю, - отвечал Катон.

- Если бы ты думал о нас, Марк, ты не рисковал бы собою без крайней необходимости. Ты ведь понимаешь, что станется с нами в случае твоей гибели?

- Я не погибну, пока не перестану быть вам нужен, - слегка улыбнувшись, заверил Катон.