- Вспомните Деция, - начал Катон, - перед сражением он согласно оракулу пожертвовал собою и тем самым вдохновил войско на победу. В данном случае погиб один человек, правда, консул, но зато силы каждого солдата удвоились за счет душевного подъема, а это равносильно увеличению войска в два раза! - воскликнул Катон с просветленным взором, как бы сам удивляясь оптимистичному результату своих арифметических выкладок.

Однако сенаторы, лучшие мужи государства, слушали его, позевывая. Пример с Децием набил им оскомину еще в детстве. Для них все это было лишь риторикой, заезженной тропой, где не стоит задерживаться. Они скорее сами повторили бы подвиг Деция, чем поверили бы в него.

- Сейчас на стороне врага численное преимущество, опытность войска, талант полководца, союзники, ищущие не справедливости, а успеха и выгоды, - продолжал Катон. - Традиционным способом нам противника не одолеть. Как бы мы ни старались, нам не собрать армии, равноценной вражеской, какого бы военачальника мы ни избрали, он не превзойдет Цезаря ни в тактике, ни в стремительности, ни в коварстве. Значит, для достижения победы нам необходимо применить какое-то особое оружие, какого нет у врага. А что это может быть за оружие? Что у нас есть такого, чего не имеет Цезарь? Это, отцы-сенаторы, справедливость! Мы бьемся за праведное дело, за Республику! За Цезарем же стоят корыстолюбцы, преступники, всяческие изгои и толпы одураченного и подкупленного люда. Так сделаем же эту разницу осязаемой, превратим мораль в оружие, как поступали наши предки, и сразим ею врага.

- Только не надо о предках, клянусь Геркулесом, не время! - перебил Катона Метелл.

- Клянусь Юпитером, самое время! - гневно отреагировал Марк. И продолжил: - Каждый из вас признает, что человек - это не только груда мышц и требуха в чреве, каждый признает, что важнейшей его частью являются душа и разум. Так почему же вы, вопреки историческим примерам, отрицаете возможность применения на поле боя силы духа и ума? Хотите вы этого, отцы-сенаторы, или нет, согласны со мною или намерены спорить, но путь к победе в войне независимо от ваших пристрастий лежит через духовную победу. Именно в чистоте и праведности целей заключено наше преимущество над неприятелем; во всем остальном мы ему уступаем. Но, чтобы привести в действие эту силу, мы должны донести нашу идею до каждого солдата и одухотворить ею его душу. Цезаревым наемникам, позарившимся на Отечество за двойное жалованье, мы обязаны противопоставить гражданина. Иначе успеха не видать. Вот почему я и настаиваю на неукоснительном соблюдении государственных законов в нашей среде. Ведь если я, преторий, стану повелевать консулярами, поверят ли солдаты, что Катон сражается за Оте-чество, а не за власть? Но стоит хотя бы одному легионеру засомневаться в ис-кренности Катона, эпидемия недоверия поразит все войско, и наше дело будет проиграно. Так что будь среди нас сам всуе упомянутый здесь Геркулес, все равно следовало бы вручить империй консулу, а не ему, потому что наши люди должны идти в бой за Республику, а не за вождя.

- Катон, мы все тебя уважаем, - раздался голос из зала, - однако если твоя страсть изрекать прописные истины не знает удержу, то наше терпение небеспредельно. Все эти речи о доблести и славных предках нам давно известны.

- Вы не поняли! - на прежнем запале воскликнул Марк, но в его голосе уже послышались нотки растерянности.

- Да все мы прекрасно поняли. Просто у нас свое мнение на этот счет, - устало отмахнулся от него оппонент под одобрительные возгласы всей аудитории. - Ты просто желаешь наказать народ римский за то, что он не выбрал тебя консулом.

Катон смолк и опустил глаза, чтобы не видеть "понимающих" лиц перед собою. Стоицизм ему уже не помогал, требовалось более сильное лекарство от бешенства. Он вызвал в памяти картину поля трупов под Диррахием, но там шарили те же самые нобили, от которых ему было необходимо оградить свою душу хотя бы на миг, чтобы она не задохнулась насмерть. Не умирать же ему, Катону, на ораторской трибуне под насмешками соратников, которых он старательно сзывал со всего света, выманивая их из нор и берлог, где они прятались от жизни! Тогда Марк вспомнил детство в доме Ливия Друза. Как свежо, объемно и красочно воспринимался в те годы окружающий мир, как манила тогда Марка перспектива будущего, ведь в то время он думал, что будет жить, а не бороться с жизнью! "Зачем? - нестерпимой болью прозвучал в его мозгу роковой вопрос. - Зачем все это?"

"Давай ближе к делу, Порций!" - услышал он натужный выкрик из зала, грубо ударивший по его хрупким воспоминаниям.

- Хорошо, - согласился Катон и глухо сказал: - Вот вам ваше дело: командующим будет Квинт Метелл как консуляр и император, с которым сам Помпей Магн обращался с почтением равного, и, наконец, потому, что он ведет свой род от Сципионов, а Сципионы в Африке, как известно, всегда побеждают.

Сенаторам уже было все равно: им пришла пора возлечь на обеденные ложа. Но солдаты испытали разочарование и, как могли, упрашивали Катона сохранить командование за собою.

Несколько дней Метелл Сципион заискивал перед Катоном, как бы опаса-ясь, что тот может передумать, а потом разом преобразился. "За некоторые поражения, понесенные у Амана, Сципион провозгласил себя императором", - писал о нем Цезарь перед фарсальской битвой. А уж как охарактеризовать его после столь блистательного успеха, не придумал бы и сам гений сарказма Цицерон. Катон полагал, что, оказав Метеллу доверие и почет, он благотворно повлияет на его нрав, добро пробудит в нем лучшие чувства, но он ошибся. Увы, в тепличных условиях сорняки растут быстрее полезных культур. Вот такими сорняками и разрослись над головою Метелла надменность и заносчивость, которые совершенно похоронили в своей тени его личность.

Катон надеялся сохранить за собою положение главного советника проконсула, чего, несомненно, требовали интересы дела. Но вышло наоборот, он оказался в опале. Метелл всегда относился к нему неприязненно как к своему антиподу, издевался над ним и оскорблял его, конечно, только за глаза. Теперь же он возненавидел Марка вдвое сильнее, поскольку самим своим существованием Катон обесценивал его власть. При всем желании Метелл не мог забыть, как и от кого он получил вожделенный империй, и это язвило его самолюбие.

В качестве противовеса авторитетному среди соотечественников Катону Метелл избрал Юбу. А тот, видя, какая обстановка сложилась в римском штабе, использовал сближение с проконсулом в своих целях и вновь обрел былой вес, подчинив себе слабовольного, как все тщеславные люди, Метелла.

Юба отстаивал интересы своего царства, как только мог при своей недальновидности. Он рассчитывал, что после победы над Цезарем, в которой не сомневался, станет хозяином всей обжитой Африки. Однако властолюбие сродни жажде наживы, а последнюю надежда лишь распаляет. Чем больше слышал царь обещаний на будущее, тем сильнее хотел получить осязаемый результат в настоящем. Поэтому он добился от Метелла Сципиона согласия на разграбление городов по соседству с Нумидией. Повод был традиционным для подобных ситуаций - сочувствие населения врагу. При этом Юба не утруждал себя изучением реальных настроений той или иной общины. Ко всем подряд он применял один и тот же тест: лояльность Римской республике доказывалась денежным взносом в казну нумидийского царя. Но если монарх подозревал, что у жителей тестируемого города оставались деньги и после взноса, то кровавой разборки было не миновать.

Катон, конечно же, выступал против такой политики, но с ним не счита-лись. Метелл поначалу пытался увещевать его, убеждая в экономической обоснованности подобных мер.

- Нам все равно не обойтись без этих денег, - говорил он, - так пусть лучше варвар грабит население, чем мы сами. С дикаря и спроса нет, а нам пачкаться такими проделками негоже.

- И не надо пачкаться, - отвечал на это Катон, - я ведь договаривался с ливийцами по-хорошему, на взаимовыгодных условиях. Так же надо действовать и сегодня!