Юба отнюдь не был юбкой. Он имел очень мужественный вид, а пышная шапка волос размером в тысячу локонов и окладистая курчавая брода делали его похожим на греческого философа, правда, только при взгляде издали, так как вблизи солдатская суровость черт лица и истинно царский взгляд развенчивали миф о мудрости, сочиненный прической, символизирующей мозговые извилины, от переизбытка в голове проникшие в волосы.

Юба подошел к Катону, продемонстрировав свою наблюдательность тем, что безошибочно угадал его в толпе, и хозяйским жестом пригласил сесть на один из стульев, стоявших на почетном возвышении. С другой стороны своеобразной сцены он усадил Метелла Сципиона, а сам солидно поместился в центре. Такой геометрией величавый царь с очевидностью сделал заявку на то, чтобы унаследовать громкое имя Помпея, так как согласно античному этикету центральное место было самым почетным и принадлежало наиболее авторитетному лицу. Все это произошло на глазах полусотни римских сенаторов, лишь сокрушенно вздохнувших и потупивших очи пред унизительной картиной, и примерно сотни африканских вельмож и царских прислужников, чьи глаза, наоборот, восторженно расширились. Однако уже в следующее мгновение и у римлян, и у нумидийцев глаза одинаково округлились, потому что Катон встал, поднял свой стул, сделал с ним полукруг перед самой царской бородой и сел рядом с Метеллом Сципионом. В результате, тот оказался в центре, а Юбе была предоставлена честь служить левой рукой Метелла. Царь опешил. Повтори он маневр римлянина с пересаживанием, это будет выглядеть глупо, а остаться на месте - значило признать превосходство римлян. Если бы при этом нумидиец еще был осведомлен о случае в Сицилии, когда Катон предоставил центральное место греческому философу, его борода и вовсе встала бы дыбом от гнева. Царь не знал, что ему делать, а потому мог сделать только нечто дурное. Понимая это, Катон поспешил заговорить, чтобы отвести царя подальше от дипломатической пропасти.

"Ныне в Африке собрались люди, для которых чреватая лишениями свобода дороже сытого рабства, честь, слава и достоинство важнее самой жизни, - начал он. - Африка сделалась приютом для всего честного и доблестного в мире, она стала пупом цивилизации. Мир перевернулся, опрокинутый людскими пороками, и Африка превратилась в центр Земли. В том, что оплотом свободы оказалась именно эта страна, есть и промысел божий, и заслуга ее хозяина. Честь и хвала царю Юбе за то, что он сумел уберечь Нумидию от напасти нашего века. Однако сделанное - лишь малая часть того, что надлежит совершить. Особый статус Африки, дарованный ей судьбою, налагает на нас огромную ответственность. Взоры людей всего земного круга с надеждой обращены на нас. Либо обретшая здесь оплот справедливость начнет отсюда победное возвращение в мир, либо она тут погибнет, и тогда не будет нам прощения потомков".

Услышав столь помпезную речь, царь почувствовал себя на вершине Олимпа и забыл о стульях. Пользуясь этим, Катон предложил перейти к деловой части визита и выразительно посмотрел на Метелла. Однако интеллекта проконсула хватало лишь на то, чтобы солидно восседать на почетном месте. Тогда снова заговорил Катон. Он обрисовал сложившуюся в Средиземноморье ситуацию и сформулировал задачу, стоящую перед участниками совещания, а затем снова предоставил возможность высказаться тому, кого он определил в лидеры Республики. Метелл молчал, будучи переполненным сознанием собственной значимости. Ему и в голову не приходило, что Катон в любой момент может пересесть обратно и оставить его на задворках истории.

Впрочем, Метелл Сципион умел быть и речистым, и остроумным. Таковым он проявил себя, когда отбивал невесту у Катона в молодости и когда сочинял сатирический памфлет против нарочито-смешной честности того же Катона. Его сатира имела успех в кругах разудалой аристократической молодежи и частенько цитировалась на веселых пирушках. Марк знал об этом произведении, однако на радость автору он был философом. Но одно дело демонстрировать свои таланты перед женщиной или за спиною невозмутимого философа, и совсем другое - вступать в поединок с жестоким властным царем да еще в его дворце. Безмолвный Метелл был центральной фигурой величественной троицы, а кем он окажется, если вдруг заговорит, являлось тайной за семью печатями. Эти печати и сомкнули намертво уста внушительного внешней статью консуляра.

Закончив очередную фразу, Катон снова воззрился на того, кто в фессалийском лагере отдавал легионам собственные приказы как император, равный Помпею. Метелл молчал. Такое постоянство насторожило Юбу, и он с особым интересом посмотрел на главного из римлян. Тот молчал.

- Ведь так, Метелл? - переспросил Катон и, не дождавшись ответа, сам сделал утвердительный жест.

И тут новоявленный африканский сфинкс вдруг ожил и кивнул в знак со-гласия. При такой поддержке Катон довел переговоры до логического завершения.

Юба подписался под обязательствами оказывать римлянам военную, материальную и финансовую помощь в обмен на долю престижа и добычи после общей победы.

То, что царь в принципе примет условия республиканцев, не вызывало особых сомнений. Жестоко расправившись с Цезаревым войском под командованием Куриона, он сделался смертельным врагом фарсальского победителя. Правда, если бы Юба немедленно перешел на сторону Цезаря, тот, по всей видимости, проявил бы милосердие и простил обладателю большой армии истребление трех своих легионов. Однако Юбе было сложно просчитать сложившуюся ситуацию, и рискованной тропе по краю пропасти он предпочел уже проторенный путь союзника республиканцев. К такому выбору его привели как собственный крутой нрав, не позволявший ему унизительно пресмыкаться перед Цезарем, так и очевидные успехи республиканцев в воссоздании своей мощи, а также уверенное поведение Катона, казалось, не допускавшего сомнений в победе своего дела. Поэтому главная интрига совещания заключалась в распределении между союзниками обязанностей и прав. Нумидийцу хотелось побольше вторых и поменьше первых, а для римлян вопросом жизни было именно обратное соотношение. Благодаря неброскому, но философски убедительному красноречию Катона и красноречивому молчанию Метелла римляне добились максимально-возможного результата. Их дело в Африке обрело новый масштаб, а это в свою очередь создало им проблемы.

Первым делом республиканцам следовало разобраться с распределением полномочий в своем стане. Силы римлян в Африке состояли из двух слабых ле-гионов Вара, кучки новобранцев Метелла, нескольких сотен германских и галльских всадников Тита Лабиена и боеспособного, закаленного в невзгодах ядра в количестве примерно двух легионов под началом Катона. Кроме этого, еще была эскадра в пятьдесят пять судов Марка Октавия. Другой флот численностью в семьдесят кораблей, вверенный Гаю Кассию для операций на Востоке, перешел на сторону Цезаря. Причем Кассий случайно столкнулся с Цезарем на море, когда тот преследовал Помпея после фарсальской битвы, и, имея преимущество, мог взять узурпатора в плен, однако предпочел предать Республику.

Соотношение сил и авторитет у солдат, местного населения и нумидийских властей говорили в пользу Катона как потенциального вождя. Офицеры также считали его самой подходящей кандидатурой на должность военачальника африканского корпуса и всеми республиканскими силами вообще. Даже другие претенденты, включая скандальных Вара и Метелла, безоговорочно признавали первенство Катона. Однако сам Марк, как прежде на Керкире, отказался от империя на том основании, что не исполнял консулата.

- Мы защищаем Республику и первыми должны соблюдать ее законы, - в очередной раз объяснял он свою позицию по этому вопросу.

- Давай я назначу тебя диктатором, - не то в шутку, не то всерьез предложил Метелл.

- А где постановление сената?

- Сделаем! - с готовностью подхватил Вар.

- Нет уж, два незаконных диктатора - это слишком много для государства, - объяснил Катон.

Остальные только пожали плечами. Видя всеобщее недоумение, Марк по-пытался изложить ход своих мыслей более основательно.