На том же настаивал и Цезарь, желавший показать, что всякого, кто поднимет руку на его служак, а в сознании многих римлян Клодий все еще оставался таковым, постигнет кара. Осуждения Милона хотел и сам Помпей, поскольку оправдание придало бы тому вес, и он мог бы прикинуться героем сената или даже толпы. Однако Милон в то время нес знамя сенатской республики и сразить этого знаменосца было все равно, что нанести удар сенату. Помпей же тогда действовал в основном в согласии с сенатом, подготовляя себе союз с аристократией против Цезаря. Кроме того, за Милона горой стоял несчастный Цицерон, для которого дело защиты человека, некогда помогшего ему вернуть гражданство, стало последним шансом сохранить остатки чести и обрести хоть какое-то самоуважение. Помпею не хотелось лишний раз обижать Цицерона и ссориться с сенатом, однако неумолимая логика политической игры требовала от него жестокости.

В соответствии с этой логикой Помпей и повел подготовку к процессу. Политические флюгера сразу уловили, куда дует ветер, и, развернувшись в нужном направлении, мигом всей своей сворой возлюбили Клодия и возненавидели Милона. Лишь Цицерон на этот раз отказался вертеться и, несмотря на внушительные намеки Помпея, остался самим собою. На суде он был единственным защитником против многих официальных обвинителей и множества - неофициальных.

Процесс проходил в зловещей обстановке, когда трибунал и весь форум были оцеплены вооруженной охраной, когда надо всеми гражданами возвышался Помпей, а на его лице уже был написан приговор. В первые два дня слушаний по делу произошли потасовки между бандами Фульвии и Милона. На судей оказывалось прямое давление и снизу, и сверху. Катону, который, конечно же, был в числе судей, даже пригрозили иском за то, что он сообщил информацию, полученную им за день до стычки на Аппиевой дороге, об угрозах Клодия в адрес противника. "Был бы ты столь решителен в своих заявлениях, когда бы существовал закон о том, чтобы обвинитель сам отправлялся в изгнание, если проиграет дело?" - с усмешкой поинтересовался у забияки Катон, чем привел его в смущение и заставил ретироваться. Председатель суда Домиций и другие судьи не чувствовали себя столь неуязвимыми, как Катон, а потому припали к стопам Помпея, моля о заступничестве. Великий снизошел к просьбам малых и выделил им охрану. В последний, третий день процесса вооруженных людей на форуме было больше, чем граждан в тогах.

У Цицерона, когда он вышел на трибуну, дрожали колени и заплетался язык. В столь враждебной обстановке он долго не мог вымолвить ни одного слова, но обязанность гражданина и друга придала ему сил, чтобы произнести речь всю от начала до конца. Он сделал все, что мог.

Его защита строилась по двум направлениям: во-первых, он доказывал, что стычка произошла по вине Клодия, который якобы устроил засаду Милону, а во-вторых, пытался представить дело так, будто, отбиваясь от убийц Клодия, Милон сражался не только за свою жизнь, но и за Отечество, а дарованная ему богами победа явилась победой государства над самым отвратительным общественным злом. Его версия находила подтверждение и в свидетельстве Катона и в ряде других фактов. Например, сопровождавшие Милона слуги были нагружены поклажей, как то и пристало людям, отправляющимся на загородную виллу, а боевики Клодия встретили их налегке с одним лишь оружием. Однако все решил суровый лик Помпея, и Милон был осужден. Катон своей активностью добился лишь того, что приговор не стал единогласным, несколько судей в основном из числа сенато-ров все-таки проголосовало за оправдание.

Расправившись с Милоном, Помпей стал готовиться к свадьбе. Его затея многими воспринималась как пир во время чумы, однако сам Великий был не столь велик, чтобы жить только судьбою государства, и время от времени не отказывал себе в нехитром удовольствии пожить и в собственном теле. Тело же Великого требовало женских ласк, а в качестве цены за такую радость он подарил Метеллу Сципиону, отцу невесты, консульские фасцы, назначив его своим коллегой до конца года.

 Итак, призванный римлянами на роль спасителя Отечества Помпей обратил все свои помыслы и силы на брачное ложе и несколько месяцев штурмовал лишь одну крепость. Тем временем на Рим надвигались тучи чуть ли не со всех концов света. Поражение Красса подорвало позиции государства на Востоке, и римляне ожидали новой войны в Азии, соизмеримой с Митридатовой. Положение в Галлии представлялось еще худшим. Все победы Цезаря привели лишь к тому, что галлы наконец-то поняли, с кем имеют дело. Цезарь ловчил, воплощая в жизнь девиз: "Разделяй и властвуй". Он ссорил князей различных племен между собою, входил в сговор с одними, чтобы победить других, а потом объединялся с третьими и громил вчерашних союзников. Каждый раз местные вожди надеялись, что добрый Цезарь поможет им приструнить зарвавшихся соседей и после этого возвратится в свой Рим. И вот теперь выяснилось, что в результате такой "помощи" отдельным народам, вся Галлия оказалось порабощенной иноземным завоевателем. Осознание глобальной беды уже давно вызрело в народной массе, но масса - существо бессловесное, оно может вопить, но не способно говорить. Поэтому народ лишь тогда обретает реальную силу, когда находятся люди, способные извлечь из его недр правду и сформулировать ее в четкую цель. Таким человеком в Галлии стал молодой вождь племени арвернов Верцингеториг. Его появление на политической арене разом вдохнуло жизнь во всю огромную страну, и она восстала против захватчиков. С такой лавиной не могли совладать даже железные легионы Цезаря. Римляне потерпели несколько поражений, и в итоге Цезарь попал в критическую ситуацию. Он был окружен превосходящими силами противника, однако сумел удержать в повиновении свое войско, создал мощную систему укреплений и затянул боевые действия, верно полагая, что воодушевление галлов со временем иссякнет.

В то время, когда Помпей воевал с юбками молодой жены, исход битвы в Галлии еще не был ясен, и страх перед галлами реял над Римом. Однако Катон продолжал убеждать сограждан, что Цезарь для них гораздо опаснее галлов, германцев и британцев вместе взятых. Таким образом, он предрекал беду, грозящую с севера, независимо от того, кто там выйдет победителем. Все это требовало немедленного принятия мер для оздоровления Республики и начала активной борьбы с врагами как внешними, так и внутренними. До тех пор сенат лишь отбивался от наскоков дестабилизирующих сил, теперь пришло время переходить в наступление, поскольку дальнейшее промедление было чревато катастрофой. Настал решающий момент в жизни Катона, и он выдвинул свою кандидатуру в консулы.

Когда-то давно, говоря друзьям о своих планах относительно трибуната, Марк сказал, что к сильнодействующему лекарству следует прибегать только при тяжелой болезни. Сегодня тяжелая болезнь государства была налицо, и свой возможный консулат Катон рассматривал именно как сильнодействующее лекарство для Рима, ничуть не помышляя о каких-либо личных перспективах. Процветание Республики - вот в чем состояла его личная карьера, поскольку именно в процветающей Республике он мог без всякой корысти и интриг реализовать свои способности и получить признание сограждан.

Собираясь возглавить государство, он, конечно же, располагал определенной стратегией. Ему было ясно, что одними законопроектами дело не исправишь. Не для того Цезарь за время проконсульства правдами и неправдами утроил свое войско, вышколил и закалил его в бесчисленных битвах, чтобы сложить оружие по первому мановению консула. Претендуя на высший империй, Катон готовился к тому, чтобы сойтись с Цезарем на поле боя. Многие считали Катона бездарным военачальником на том простом основании, что он не рвался в провинцию и не жаждал захватывать чужие страны, а потому и не командовал войском. Однако, когда ему в молодости довелось возглавить легион, его подразделение стало лучшим в римской армии. Конечно же, военный опыт Катона был несоизмерим с Цезаревым. Помимо этого, Цезарь уже доказал всему миру, что является великим полководцем, а каким полководцем мог быть Катон, никто не знал. Тем не менее, Катон все же имел основания с оптимизмом смотреть в будущее, поскольку владел одним и немалым преимуществом перед противником: он досконально знал Цезаря как личность, видел его насквозь, в то время как Цезарь нисколько не понимал Катона, потому-то в его нападках на соперника никогда не было критики, а присутствовала лишь брань. Если же Катон всегда безошибочно раскрывал политические интриги Цезаря, почему он должен был попасться на его военные уловки?