Первое время люди удивлялись таким дарам Катона, насмехались над ним и называли скрягой, но потом приняли его правила игры и поддались обаянию первозданного человеческого общения, не замусоренного корыстью и лицемерием. Во второй половине года народ уже безусловно отдавал предпочтение мероприятиям Катона перед всеми прочими развлечениями, и на устраиваемых им от имени Фавония представлениях всегда был аншлаг. Даже когда вернувшийся из Азии любимец публики и надежда Цицерона Гай Курион давал масштабный в духе времени бал во славу своих перспектив, плебс в самый разгар действа покинул трибуны и ушел в другой театр, где тогда же проходили игры, организованные Катоном.
Однако в Риме был всего лишь один Катон, и уже в следующем году эдилы неумеренными подачками и фальшивым блеском бездушных торжеств снова развратили плебс.
Между тем анархия нарастала. К середине лета, когда надлежало выбирать магистратов на следующий срок, все еще не были определены консулы текущего года. Цицерон писал друзьям, что в воздухе пахнет диктатурой. Настал момент, когда этот запах сконцентрировался до густоты тошнотворного зловония в предложении одного из трибунов, который заявил, что римлянам якобы полезно будет поставить над собою Помпея, облеченного диктаторским империем. Катон от этих слов превратился в ураган и поднял в народе такую бурю, что с незадачливого автора рискованного проекта едва не сдуло трибунскую мантию. Однако он успел отказаться от своих слов, и это позволило ему сохранить за собою должность. Видя, сколь неблагоприятно общественное мнение для его властолюбивых поползновений, Помпей поспешил заверить в сенате Катона, что он не помышляет о личных выгодах и заботится только о благе государства. В ответ Катон сказал: "Благом для Республики будет восстановление традиционной структуры власти, а не дальнейшее ее разрушение экстраординарными мерами. Потому, Помпей, коли ты действительно печешься о судьбе государства, употреби свой авторитет на то, чтобы наконец-то состоялись комиции". Поставленный в такое положение, когда выглядеть положительным героем можно было только одним способом, Помпей прекратил чинить препятствия кандидатам в консулы, и выборы прошли нормально. Победителями оказались Мессала и Домиций Кальвин, то есть, лица наименее лояльные к триумвирам. Этот факт послужил Помпею поводом для нагнетания нового витка напряженности. Теперь, когда не стало Красса и оборвалась родственная связь между ним и Цезарем, Помпей начал осознавать, сколь опасен ему взращенный им же самим конкурент, и потому старался любым способом укрепить свои позиции в государстве. Цезарь легко смекнул, в чем истоки лихорадочной активности его закадычного друга, и в ответ резко интенсифицировал цивилизаторскую миссию в Галлии. Поток серебра диких народов широким Нилом устремился в просвещенный Рим, дабы сделать его диким. Форум, Курия, магистратский империй, законы, нравы, честь и совесть утонули в мутном денежном омуте, а на поверхности пиратствовали шайки Клодия и Милона, силой топя тех, кто пытался выплыть из смрадной жижи и вдохнуть чистый воздух.
Раз за разом срывались очередные выборы, и следующий год снова начался без консулов. Первым кандидатом был воспетый Цицероном Тит Анний Милон. Некогда этого человека извлек из крикливой своры авантюристов Помпей, чтобы противопоставить его отбившемуся от рук Клодию. И Милон блестяще исполнил роль Антиклодия. Но теперь Клодий опять сделался ручным, а вот Милон явно зарвался и вздумал претендовать на некоторую самостоятельность, причем, продолжая занимать выделенную ему лишь на определенный период нишу сторонника оптиматов. "Если никто не может стать консулом вместо Милона, то пусть у Рима вообще не будет консулов! - рассудил Помпей. И повелел: - Да будет так!" Так и получилось.
Исполняя волю хозяина, Клодий резкими нападками провоцировал Милона на какой-либо неблаговидный поступок, который дискредитировал бы кандидата в консулы. В конце концов он переусердствовал, и в очередной стычке бандиты Милона побили бандитов Клодия, а затем в кровавом экстазе зарезали самого главаря. "Нет худа без добра", - решили кукловоды и, бросив плебсу растерзанный труп Клодия, представили его как жертву свирепой жестокости проклятой знати. Толпа подхватила тело того, кто иногда по мере политической целесообразности брал на себя труд именоваться народным вожаком, и вломилась с ним в сенатскую курию. Там его и предали сожжению вместе со зданием, где собирался сенат. Это стало началом бунта. Были осаждены дома известных сенаторов. Долгое время исподволь взращиваемое в обществе насилие, вырвалось наружу и теперь безраздельно господствовало на улицах Рима.
Лишенный своего дома сенат собрался в одном из храмов, чтобы искать пути к спасению государства. А путь практически оставался только один. Об этом накануне шел разговор в доме Бибула, где собрались его ближайшие друзья, то есть последовательные оптиматы.
- Лучше законным способом установить единовластие, нежели оно само вырастет из безвластия, - сказал тогда Катон, выслушав соображения присутствовавших, - это, по крайней мере, даст нам возможность таким же законным образом и ликвидировать его, когда к тому созреют условия.
- Правильно, пришла пора назначить Помпея диктатором, другого не дано, - вместе с тяжким вздохом выдавил из себя несваримые слова Домиций Агенобарб.
- Правильно, да не совсем, - заметил Катон, - не надо нам диктатора, пусть Помпей будет единоличным консулом.
- Но консула надо выбирать на Марсовом поле, а плебс неуправляем, его сейчас просто страшно собирать в большую массу, - выразил сомнение Бибул.
- Консула без коллеги можно и назначить, - сказал Катон, - в любом случае это экстраординарное мероприятие.
С тем оптиматы и пришли теперь в Курию.
И вот, когда в храме, где собрался сенат, установилась тишина, словно подавленные страхом и безысходностью сенаторы ждали гласа божества, взял слово Бибул. Помпей приготовился услышать очередную критику в свой адрес, после чего намеревался разыграть обиженного и решить дело с помощью оружия; армией он располагал как проконсул. Но Бибул, тяжелым слогом обрисовав положение в государстве, вдруг на удивление большинству присутствующих воззвал к Помпею о помощи и внес предложение назначить его консулом без коллеги. Великий опешил от радости и даже не сразу смог осмыслить свой удивительный титул. Однако оставался еще Катон, который и поднялся для выступления вслед за Бибулом, поскольку консуляры при виде всего происходящего боялись даже икнуть, а не то чтобы говорить. Когда Помпей взглянул на этого оратора, чей независимый взгляд и прямая осанка являли упрек всякому беззаконию и любому поползновению к самовозвышению за счет сограждан, на душе у него сделалось кисло, а, посмотрев ему в глаза, он ощутил космический холод. Но слова Катона разом преобразили Курию и все поставили на свои места.
"Отцы-сенаторы, я вам скажу, что любая власть лучше безвластия, - сказал он, - потому предложенная Кальпурнием мера является назревшей и оправданной, но последнее не означает, что сама эта мера хороша, а лишь свидетельствует о бедственном состоянии Отечества. Однако ситуация была бы совсем плачевной с введением этой экстраординарной магистратуры, если бы среди нас не было человека, способного любую власть употребить во благо государству и, будучи возвышаемым согражданами, не возвышается над ними иначе, как своими делами. Да, Гней Помпей не раз выручал больное государство в периоды кризисов и, самое главное, что, излечивая недуги Рима, он сам не становится для него новой болезнью. Итак, я поддерживаю Бибула и хочу лишь добавить, что если консул захочет иметь напарника, то пусть сам выберет его, дабы тот стал ему коллегой, а не конкурентом. Однако пусть это произойдет не раньше, чем через два месяца. А данный момент требует единовластия".
Выступление Катона исчерпало все сомнения, и решение о полномочиях Помпея было принято незамедлительно.
Экстраординарный консул тут же пустился праздновать успех на загородную виллу, куда пригласил и Катона. Марк подобно Цицерону считал пирушки делом несвоевременным, но, уступая светскому этикету, отправился в гости. Помпей принял Катона в самом строгом из своих залов, чтобы не раздражать этого аскета роскошью вещей, но попытаться окружить его богатством философской мудрости, поэтических красот и радушия. Помпей, как и всякий римлянин, а тем более, талантливый римлянин, хорошо знал философию, поэзию, писал сам и мог вести весьма изысканную беседу почти по любому вопросу.
