Отмахнувшись от Катона, закрыв глаза на его дела и заткнув уши, чтобы не слышать мрачных пророчеств, римляне, тем не менее, не смогли спрятаться от проблем, которые подступили к ним вплотную, окружили их Ганнибаловыми полчищами. Год снова начался без консулов, а также без преторов, из-за чего бездействовали суды. Шайки Милона и Клодия по-прежнему терроризировали население. Помпей бряцал оружием у стен города, лишая сенат даже видимости свободы. В Галлии началось мощное восстание против захватчиков, и на зимних квартирах был полностью уничтожен целый легион, а другой легион Цезарю удалось выручить из беды лишь благодаря своей отчаянной дерзости. Этот успех вдохновил свободолюбивый народ на многолетнюю борьбу с гением алчности. Сами боги, казалось, возмутились наглостью триумвиров, однако гром небесный дал промашку, и молния божественного гнева ударила в Юлию, дочь Цезаря и жену Помпея, которая стала искупительной жертвой за грехи своих мужчин. С ее внезапной смертью противоречия между триумвирами снова оголились и зазияли головокружительной пропастью. Сознавая настоятельную необходимость заполнить эту пропасть очередным женским телом, безутешный отец, смахивая одной рукою слезу о дочери, а другою - отбиваясь от настырных галлов, быстро сообразил новую комбинацию. Он вознамерился женить Помпея на своей внучатой племяннице Октавии, каковую, правда, следовало предварительно развести с мужем Клавдием Марцеллом. Сам же Цезарь решил бросить Кальпурнию, поскольку ее отец представлялся уже отработанным материалом, и жениться на дочери Помпея. Последняя не очень кстати оказалась помолвленной с сыном Суллы Фавстом, но великого комбинатора такая мелочь, как чья-то свадьба или помолвка остановить не могла. Однако Помпею явно не хватило гениальности на подобную рокировку, и он отклонил предложение Цезаря, грустя, как простой смертный, по умершей жене. Тем временем боги почистили свою катапульту, циничная старушка Судьба оттянула тетиву, и пущенный точнее первого снаряд снес голову Крассу.

Марк Лициний Красс, отъявленный богач, проконсул и триумвир, пустившийся в провинцию раньше срока, чтобы побыстрее хлебнуть военной славы, прибыв в свои владения, сразу же ринулся в чужие и вторгся в страну парфян. Парфяне были преимущественно кочевниками, и их предательски коварная тактика бесконечных конных наскоков и отступлений, их свирепость и беспредельная жестокость, присущая всем кочевникам, не знающим постоянных привязанностей, не способным создавать, а привыкшим лишь завоевывать, явилась для римлян трагическим откровением. Равновеликий Цезарю как личность Красс оказался совсем не равен ему полководческими способностями. Впрочем, его подвели не столько отсутствие военных знаний или талантов, сколько поспешность, и если бы он отнесся к боевым действиям так же серьезно, как к бизнесу, возможно, успех пришел бы к нему. Однако Красс бросился в авантюру войны, словно в омут, не изучив ни местных условий, ни особенностей противника, и в результате получил по заслугам. Одновременно с ним за его "заслуги" ответили десятки тысяч других римлян, которые, впрочем, тоже приложили руку к тому, чтобы их судьба сложилась таким образом, когда этой рукою голосовали за консулов, подобных своему смертоносному императору.

Притворным отступлением парфяне заманили римлян в пустыню, и там их подвижные всадники просто расстреляли тяжеловесную фалангу горе-завоевателей из луков. Голову Красса кочевники доставили царю и выбросили на сцену театра во время представления греческой трагедии, а обезглавленное тело привязали к колеснице и кругами таскали по бесплодной пустыне, пока вдоволь не натешили свои, воспитанные специфическим образом души этим зрелищем.

Так триумвират превратился в дуумвират с гигантской брешью посередине. "Противоестественность трехглавого дракона, которую не хотели видеть люди, узрели боги, - заявил по этому поводу Катон, - однако надолго ли хватит терпения богов и их доброй воли, чтобы помогать нам, неразумным и неблагодарным?"

Погрязший в предательстве Цицерон все еще считал свое поведение особой разновидностью глубокого лавирования и, рабски служа триумвирам, тем не менее, надеялся на реванш. Снисходительные похвалы самозванных владык мира не радовали его. Он тяжело переживал все происходящее и говорил, что не может считать гражданином того, кто в такое трагическое для Отечества время способен смеяться. И вот теперь, с гибелью самого ненавистного для него члена триумвирата и назревшим расколом между остальными двумя, его надежды, как ему казалось, начали облекаться плотью реальности.

Разочаровавшись в своих былых соратниках, Цицерон сделал ставку на резвую молодежь и тужился играть при ней роль мудрого наставника. Главным его протеже являлся Тит Анний Милон, метивший в консулы, то есть, бывший не столь уж молод годами, сколько - образом поведения. А в помощь Милону оратор агитировал Гая Скрибония Куриона, ярого врага триумвиров. Эта пара с дядей-наставником за спиною и олицетворяла для Цицерона мечту о возрождении Республики.

А вот Катон и рад бы воспарить в рай мечтаний, да все то же чувство истины не отпускало его с грешной земли. Увы, он не верил в цицероновых мальчиков и вынужден был уповать лишь на самого себя. Свою последнюю надежду Катон связывал с консулатом. По существовавшему порядку, через год Марк мог претендовать на главную магистратуру, и тогда, в случае избрания, в ранге высшего государственного лица он должен будет вступить в открытый бой с Цезарем и Помпеем. А пока Катон копил силы для последней схватки с врагом и занимался текущими делами. Он охотно помогал друзьям, тем более что это оставалось последним поприщем, где его труды находили адекватный ответ. Особенно он старался поддержать самого последовательного своего ученика Марка Фавония.

Фавоний исполнял эдилитет и постоянно наталкивался на скрытое сопро-тивление преторов и других должностных лиц, зависимых от триумвиров. Эти препятствия, чинимые их общими врагами, и вынудили Катона вмешаться в дело. Постепенно он увлекся и стал на равных делить с другом все заботы, связанные с должностью. При этом Катон неожиданно для себя понял, что в существовавших условиях низшая магистратура - эдилитет дает большие возможности, чтобы поправить положение, нежели претура. В должности претора он бился за соблюдение законов и справедливость в обществе. Но законы и магистратуры - всего лишь каркас государства, а наполняют его и делают живым организмом конкретные люди, причем люди, преобладающего в данную эпоху типа, то есть большинство, масса. Именно потому, что Катон, восстановив в какой-то степени судопроизводство, не изменил людей, его успехи оказались бесплодными. Эдилитет же как раз и обеспечивал культурную связь плебса с государством через проведение официальных массовых мероприятий.

В последние десятилетия все эдилы ставили себе целью угождать толпе, потворствовать самым низким ее страстям, чтобы заручиться поддержкой этого монстра на дальнейшую карьеру. А Катон решил использовать предоставившийся шанс общения с народом для его воспитания, для воскрешения в людях человеческих идеалов и чувств, что в масштабе всего народа означало восстановление республиканского духа.

Во время игр, празднеств и театральных представлений, организуемых эдилами, Катон старался создать как можно более радушную и веселую атмосферу, но не допускал расточительства. На своих мероприятиях он избегал излишеств, роскоши, ставшей для аристократов при общении с народом количественным заменителем важнейшей качественной оценки - уважения. Марк стремился направить внимание людей исключительно на общение друг с другом, а также на сцену, поскольку театр представлял собою эффективную форму коллективного общения с глубиною межличностного, достигаемой за счет драматического сопереживания. При угощении горожан на празднествах верный своему принципу Катон выставлял на гигантские столы самые обыкновенные блюда, однако в большом количестве, тогда как прежде эдилы стремились поразить скудное воображение обывателей редкими яствами, из-за которых всегда возникали ссоры и драки. Гости на пирах Катона и Фавония не вступали в потасовки, не воровали продукты, но зато были веселы и сыты. Награждая победителей художественных конкурсов, Катон вручал наиболее преуспевшим в искусствах поэтам, актерам и музыкантам не золотые венки, уже вошедшие в привычку, а масличные. Тому, кто выражал недоумение по этому поводу, он говорил: "Разве ты, творя свою героическую поэму, вдохновлялся желтизной этого металла? Если так, то тебе следовало быть не поэтом, а вором или пиратом, это легче и выгоднее. Коли же тебе дороги чувства людей, их слезы и смех, пробуждаемые твоим талантом, и их благодарность, то все это ты здесь получил, и зеленая живая ветвь символизирует признание твоих заслуг ничуть не хуже, чем тяжеловесная отливка из мертвого металла".