— Да, конечно. Как я уже говорил, я не верю ни одному слову этого маленького негодяя, но, конечно же, сбросьте мне материал, если считаете нужным.

— Высылаю, — повторила Лиз и повесила трубку.

Сообщит ли он об этом разговоре в спецотдел в Норфолке? — подумала она. Безусловно, он обязан это сделать. Но он может и положить дело под сукно, просто со зла. Так он мог бы поставить ее, Лиз, на место, а если кто-нибудь и станет задавать вопросы впоследствии, он мог бы утверждать, что Зандер был ненадежным источником.

Потянувшись к клавиатуре, она вызвала на экран карту Великобритании с Фейкенемом в центре. Город находился приблизительно в десяти милях к югу от Прибрежного Уэллса, расположенного на северном побережье Норфолка, большая часть которого пестрела солончаковыми болотами и небольшими бухтами, с редкими пятнами деревень и больших частных поместий. Безлюдная приморская местность. Идеальный берег для контрабандистов. И меньше чем в трехстах милях от немецких портов. Достаточно выскользнуть в вечерних сумерках из Бремерхафена, и тридцать шесть часов спустя вы сможете бросить якорь на одной из здешних рек под покровом предутренней темноты.

Снова Бремерхафен. Место, где были сделаны поддельные британские права на имя Фараджа Мансура. Была ли тут связь? В уме ее постоянно крутились слова Бруно Маккея о том, что одна из террористических организаций собирается заслать «невидимку» в Великобританию.

Мог ли Фарадж Мансур быть этим «невидимкой»? Вряд ли, это почти наверняка был бы человек с внешностью англосаксонского типа. Тогда кто же такой этот Фарадж Мансур и что он делал в Бремерхафене, покупая поддельные водительские права? Тот факт, что он не пытался приобрести паспорт, позволял предположить, что паспорт ему не нужен. Значит ли это, что он уже был британским гражданином?

Мансур, написала она, затем подчеркнула имя. Гражданин Великобритании?

Потому что, если он не был британским гражданином, были возможны две вещи. Что он собирался въехать в Великобританию по поддельному паспорту, который он приобрел где-то еще. Или, что более серьезно, он был человеком, чей въезд должен был остаться неизвестным властям. Возможно, высококвалифицированный агент ИТС. Контакт Дауда аль-Сафы, работа которого в автомастерской в Пешаваре была лишь прикрытием для террористической деятельности. Кто-то, кто не мог рисковать, проходя через таможню.

Каждый инстинкт, которым обладала Лиз, каждое из чувств, которые она отточила за десятилетие работы в органах безопасности, говорили ей об угрозе. Если бы ее попросили, она не смогла бы вразумительно ответить, что это за чувства, однако она научилась доверять им. Пять минут спустя она уже сидела в кабинете Уэдерби, и Уэдерби улыбался ей своей кривой улыбкой.

— Что именно, по-твоему, ты сможешь установить, отправившись туда? — спросил он ее.

— По меньшей мере я хотела бы исключить возможность террористического аспекта, — сказала Лиз. — Меня беспокоит калибр оружия, как, впрочем, и спецотдел полиции Норфолка, судя по тому, что они направили своего человека для участия в расследовании. Инстинкт говорит мне, что организацию Истмана кто-то использовал без его ведома.

Уэдерби задумчиво покатал темно-зеленый карандаш между пальцев.

— Специальный отдел знает о звонке Зандера?

— Я передала информацию Бобу Моррисону в Эссексе, но есть основания предполагать, что он не собирается давать ей ход.

Уэдерби кивнул:

— С нашей точки зрения, это может быть не так уж и плохо, — сказал он наконец. — Я думаю, что ты должна съездить туда, приватно поговорить с местным человеком из спецотдела, посмотреть что к чему. Если тебе там что-то не понравится, я поговорю с Фейном и мы немедленно займемся этим делом. Ты уверена, что Зандер все это не придумал?

— Нет, — честно сказала Лиз. — Не уверена. Он из тех, кто любит привлекать к себе внимание, и, по словам Боба Моррисона, он играет на деньги, так что почти наверняка имеет финансовые проблемы. Но это не означает, что в данном случае он говорит неправду. — Она поколебалась. — Мне это не показалось выдумкой. Судя по голосу, он до смерти напуган.

— Если ты так считаешь, — сказал Уэдерби, возвращая карандаш в керамическую банку из-под мармелада, — то я согласен, ты должна ехать. Держи меня в курсе.

— А разве бывало иначе?

Он посмотрел на нее, слабо улыбнулся и отвернулся.

В крошечной спальне в восточной части бунгало в неподвижной тишине спал Фарадж Мансур. Интересно, его специально этому учили? — подумала женщина.

У изголовья был брошен черный рюкзак, который был при нем, когда она его встретила. Покажет ли он ей, что внутри? Считает ли он ее своим напарником? Или рассчитывает, что она, как женщина, будет идти позади него? Вести себя как его подчиненная?

По правде говоря, ей было все равно. Важно было лишь выполнить задание. Женщина гордилась своей хамелеоновой натурой, своей готовностью быть тем, кем требовалось быть в данный момент. В Тахт-и-Сулеймане она слушала, она училась и она повиновалась. Она стала никем, бездушным инструментом мести. Дитя небес.

Она улыбнулась. Только те, кто прошел через инициацию, познали жестокую радость самоотречения. Может быть — иншалла, — она переживет это задание. Может быть, нет. Аллах велик.

А пока надо было заняться делами. Проснувшись, Мансур захочет вымыться и поесть. Накануне, после отъезда домовладелицы, она наведалась в Кингз-Линн и закупила в «Теско» готовые блюда с карри — только разогреть в духовке.

Ее звали не Люси Уормби, как она сказала Диане Мандей. Но то, как ее звали, больше не имело для нее значения, как не имело значения и то, где она жила. Главное для нее теперь — движение и перемены.

Так было не всегда. В далеком прошлом было место, называвшееся домом, — крошечный домик в Южном Лондоне. Место, куда, как она думала с наивностью ребенка, она всегда будет возвращаться.

Но затем стали сгущаться тени. Из удобного лондонского дома они переехали в университетский городок в Мидлендс. Новая преподавательская работа ее отца была престижной, но для тихой семилетней девочки она означала необратимый разрыв с ее лондонскими друзьями и ужасную новую школу, где процветало хулиганство.

Она была страшно одинока, но ничего не говорила родителям, потому что к тому времени поняла по напряженному молчанию и хлопанью дверями, что у них были собственные проблемы. Когда ей было одиннадцать, родители развелись. Внешне все произошло мирно. Она перемещалась между двумя новыми семьями, но замкнулась в себе. У нее появились таинственные боли в желудке, которые приковывали ее к постели, но не поддавались никакому лечению.

Когда ей было тринадцать, родители приняли решение отправить ее в прогрессивную школу-интернат в сельской местности. Посещение уроков было необязательным, и учеников поощряли заниматься искусством и театральными проектами. На втором году новая подруга ее отца прислала ей книгу в подарок ко дню рождения. Однажды ночью, страдая от бессонницы, она наконец открыла ее и начала читать.

Когда Лиз въезжала в деревню Марш-Крик, где жил погибший и где расположился штаб следствия, она проехала мимо поля для гольфа. Никто, похоже, не играл, но несколько человек позакаленнее собрались у маленького здания клуба, покрытого окрашенным в зеленый цвет рифленым железом. Затем она проехала мимо размытых дождем бункеров с белым песком на одной стороне дороги и вилл постройки 1960-х годов на другой и оказалась у моря. Был отлив, и отступающее море обнажило неровную поверхность серо-зеленой приливной полосы.

Лиз развернула свою «ауди-кваттро» в сторону центра деревни. Марш-Крик состоял из небольшого количества домов, неровно вытянувшихся вдоль прибрежной дороги. Там имелся гараж с тремя бензиновыми колонками и промасленным автосервисом, а рядом с ними стоял паб «Трафальгар», чьи кирпично-балочные стены позволяли предположить, что построен он был после Второй мировой войны. Рядом с пабом находились сельский клуб с остроконечной крышей, деревенские магазины и лавка корабельных товаров. Позади магазинов шли несколько улиц с домами красного кирпича и стоял низкий многоквартирный дом.