Помимо научных открытий, отличающих его от других институциональных типов вузов, у исследовательского университета есть и другие цели. Несмотря на важность ниши, которую занимают такие университеты в экономике знаний, исключительный акцент на открытиях и инновациях будет ограничивать их потенциал, пока они не станут оглядываться на более общий социальный контекст. Производство знаний продуктивно в различных организационных средах, включая промышленные лаборатории и систему национальных лабораторий, содействующих развитию государственной инновационной системы. Но сочетая в своей миссии преподавание, исследования и служение обществу, исследовательские университеты имеют уникальную возможность более чутко настроить свои цели и задачи на благо общества. Мы ошибочно полагаем, будто их интеллектуальные задачи – исследования, технологические инновации – автоматически и безусловно согласуются с наиболее значимыми целями общества. Нет, если исследовательским университетам суждено стать столь же полезными для общества, сколь они преуспели в научном плане, им потребуются целенаправленные усилия по интеграции «социально ответственных» задач в свою исследовательскую и инновационную деятельность[80].

Знание, производимое исследовательскими университетами, становится все более специализированным, и когда его эффект для мира дробится на все более мелкие фрагменты, прибыль от инвестиций в него снижается. Поиски неизвестного всегда будут престижны, но непонятно, почему исследовательские университеты должны цепляться за отжившую модель, акцентирующую изоляцию и специализацию. Оценивая фундаментальные исследования, мы руководствуемся скорее любопытством, нежели решением некой общественно полезной задачи, и в результате упускаем из виду потенциал их применения – он явно проигрывает тому спектру возможностей применения, который открылся бы, если бы мы шли от потребностей пользователей[81]. Противопоставление фундаментальных исследований прикладным – во многом иллюзорно; и те и другие играют крайне важную роль, и во многих случаях граница между ними столь призрачна, что просто теряет смысл[82]. Тем не менее академической культуре в ее привычном формате производства нового абстрактного знания нередко свойственно забывать, что ее учреждения вполне способны и сами задавать направление научным открытиям и цели их технического применения для получения желаемых результатов, будь то продукты, процессы или идеи.

Хотя американские исследовательские университеты сохраняют мировое лидерство в области открытий и инноваций, их способность масштабировать результаты и реагировать в режиме реального времени подчас ослабляется неповоротливостью бюрократических структур, необходимых для поддержания существующей академической инфраструктуры и административных практик. Как следствие, наши университеты способны к адаптации лишь в пределах своей организации, в то время как их усилия скорее должны быть направлены на обеспечение способности общества адаптироваться к сложности

и неопределенности, ставших привычными условиями нашего существования. Для этого некоторым университетам – помимо тех, что некогда впитали утилитаристские идеалы системы «земельных» университетов, – полезно было бы более активно заняться амбициозной и многогранной работой на благо общества, реализуя программы, содействующие социальному прогрессу и региональному экономическому развитию. Не менее насущной остается и задача взращивания необходимого числа ученых, инженеров, творческих работников, философов, экономистов, докторов и юристов – проще говоря, образованных граждан, из которых получатся будущие лидеры в каждой сфере жизни.

Сегодня уже нельзя считать, что американское высшее образование – вне конкуренции[83]. Наше мировое экономическое лидерство сталкивается с вызовами новых амбициозных игроков – стран, намеревающихся конкурировать с нами путем крупных вложений в образование и исследования. Лидеры всех стран понимают, что именно система исследований на базе университетов в минувшее столетие стала главным фактором высокой способности США к адаптации и ее экономическому превосходству, и стремятся скопировать нашу модель. И в то время как в экономике знаний страны по всему миру делают стратегические инвестиции, стремясь предоставить качественное образование все более широким слоям населения, Америка позволила своим исследовательским университетам, несмотря на их историческое преимущество, утратить свои адаптационные способности. Если мы собираемся доминировать в эпоху стремительного усиления сложности и конкуренции, от наших университетов требуются беспрестанные инновации по всем фронтам, включая педагогические проекты по поиску и привлечению талантов по всем демографическим группам населения. Подобные инновации не просто плод прогресса в производстве знаний; для них потребуется трансформация всей структуры, практик и взаимоотношений в нашей системе производства знаний. Именно эта сложность, сопряженная с упомянутыми разнообразными и взаимосвязанными измерениями исследовательского университета, представляет собой аналитический контекст последующих глав. Исторический экскурс о происхождении предшествующих университетских моделей включая их концептуальные основы, структуры, деятельность и практики обогатит наше понимание современного научного сообщества. Посредством оценки нынешней модели американского исследовательского университета и обзора ее эволюции мы надеемся сформулировать первоочередные задачи нашей новой модели.

Эгалитарная концепция высшего образования с момента возникновения нашей республики явилась неотъемлемым элементом коллективной идентичности, как и основой того феномена, что прославится под названием «американской мечты». Когда Джон Адамс с коллегами составляли Конституцию штата Массачусетс, ратифицированную в июне 1780 г., о целях «высшего обучения», как его тогда именовали, не забывали. В документе, который семь лет спустя послужил прототипом Конституции Соединенных Штатов Америки, раздел 2 главы 5 начинается так: «Мудрость и знания, как и добродетели, широко распространенные в народе, необходимы для сохранения его прав и свобод, и, поскольку зависит это от того, насколько доступны возможности и преимущества образования в различных частях страны и среди различных слоев населения, обязанность законодательства и представителей власти состоит в том, чтобы во все будущие времена, пока существует Республика, проявлялась забота об интересах литературы, науки и школ, им обучающих…» А поскольку лишь одна подобная «школа» тогда и существовала в Массачусетсе, а именно Гарвардский колледж, приветствовавший в 1636 г. под водительством единственного учителя свой первый класс из девяти студентов, в документе уточняется: «…и прежде всего в университете в городе Кембридже, штат Массачусетс»[84].

В этом отрывке один из ведущих политических мыслителей Американской революции и второй президент Соединенных Штатов – и, к слову, один из первых тысяч выпускников колледжей молодой республики – сформулировал основополагающий принцип: при демократии правительство должно брать на себя ответственность за образование своих граждан. Относительно насущной потребности в образованных гражданах, затронутой им при обсуждении концепции Виргинского университета, Томас Джефферсон, выпускник Колледжа Уильяма и Марии, высказывал сходные идеи в 1820 г.: «Мне известно лишь одно надежное хранилище главных сил общества – это сами люди; и если мы считаем, что они недостаточно грамотны, чтобы управлять страной с надлежащим благоразумием, то выход не в том, чтобы отобрать у них рычаги управления, но воспитать их здравомыслие посредством образования»[85]. В 1780-х годах он написал: «Самым важным законом во всем нашем своде я считаю закон о распространении знаний среди народа. Нет более надежной основы для сохранения свободы и счастья»[86]. В другой работе, говоря о неизбежной корреляции между уровнем образования граждан и возможностями осуществления демократии, Джефферсон замечал: «Если страна, достигшая уровня цивизизованного развития, надеется остаться необразованной и свободной, ее надежды неосуществимы»[87]. Джеймс Мэдисон, выпускник колледжа, ставшего впоследствии Принстоном, и автор Билля о правах, высказал аналогичную мысль в 1822 г.: «Знание всегда будет сильнее невежества: и народ, желающий сам управлять собой, должен вооружиться той силой, которую дает знание»[88]. Институты отражают ценности общества, и в главе 2 мы воспользуемся словами Адамса о Гарварде для анализа жизнестойкости элитистской модели образования – никак не соответствующей спросу на высшее образование в нашей почти 320-миллионной стране.