– Спасибо.
– Ну и от меня тогда уж, – хмыкнул Гортхаур, он ненавидел выражения чувств при свидетелях, но и ему было комфортно в обществе Карвира (в противном случае оторванная голова соперника уже летела бы по направлению к Валинору), так что он позволил себе черкнуть губами по виску любимого.
Что-то менялось. Вот-вот светлая кухня и два улыбающихся майа должны исчезнуть… Мелькор успел только ощутить их руки у себя на плечах и услышать последние отзвуки их голосов.
«Я не хочу… не хочу…» – подумал Мелькор, но голос Эру покровительственно, с тщательно скрываемой заботой произнёс: «Хватит жить среди мёртвых, сын». «Быть может, это я мёртвый среди живых!» – отчаянно выкрикнул Мелькор, выплёвывая мысли с отчаянной, лишь ему из всех в Арде известной ненавистью, ненавистью, убивающей его и всё вокруг, помогающей миру подняться, дающей силы возродиться из пепла, но сила Эру коснулась его гудящего от боли, пылающего разума, и всё погрузилось в родную, утешительную тьму.
«…пойми, как ему сложно. Он не помнит того, что ты помнишь. Он не знает того, что ты знаешь, но память давит на него изнутри. Что бы ты чувствовал, очутившись в новой жизни и начав с чистого листа? Что бы ты знал, имея лишь слабые отзвуки прежнего звучания в своей мелодии? Ты хотел, чтобы у него было детство… ты всё ещё хочешь?..»
Мелькор вздрогнул и открыл глаза.
На светлой кухне Хэннер возился у плиты, бухая в большую кружку кофе, сливки и коньяк. Судя по запаху, коктейль получился убойный. Виэрт, виляя хвостом, стоял рядом с ним и добродушно наблюдал.
– Мел, ты как? – обеспокоенно спросил майа, поставил перед возлюбленным терпко и сладко пахнущую посудину и заглянул ему в лицо. – Ты как без сознания сюда пришёл… может, тебе ещё поспать?
Волк положил морду Мятежнику на колени и вздохнул, он тоже волновался за хозяина.
– Ничего. С папой разговаривал.
– Кхм… и что сказал папа?.. – храбро поинтересовался Хэннер.
– М-м-м… что я должен больше тебя беречь и лучше о тебе заботиться.
– В таком случае начинай прямо сейчас. – Майа деловито уселся к Мелькору на колени, зачерпнул ложечкой кофе и поднёс к его губам. – Папа сказал, надо меня беречь, а значит, давай-ка слушайся меня. Пей.
Вала усмехнулся и послушно открыл рот.
– Яванна… Яванна, пожалуйста, послушай меня, я…
Левый уголок губ у Яванны нервно задёргался. Она держала трубку у уха и молчала. Ей вообще не требовалась связь, если бы не настаивал Оромэ, она отказалась бы не только от осанвэ, но и от телефона.
– Я… – Несса растерялась перед этим молчанием, более красноречивым, чем любые слова. Кементари не смогла бы более ясно сказать: «Что тебе нужно? Я устала и хочу только тишины».
– Говори, – наконец произнесла Яванна без всякой интонации. Её надрывало лёгкое дыхание Нессы в динамике, непонятливая сущность иррационально отказывалась разлюбить, она уже выбрала ту, с кем хотела слиться, и слабые разумные доводы Яванны воспринимать не желала.
– Яванна, – сказала Несса жалко, – позволь мне прийти. Зачем ты от меня прячешься?
– Мы уже поговорили. Для чего мне видеться с тобой? Я не запрещаю тебе появляться в моих лесах. Я необщительна, – добавила Кементари, в её низком голосе звучал яд, напоивший яркие тропические цветы. – Хотя, разумеется, у тебя не было повода об этом узнать.
В трубке послышался звук, похожий на всхлип, Яванна подумала, что Несса закончит разговор; но нет, после звучного шмыганья Несса взяла себя в руки и затараторила в своей обычной манере:
– Нет, Яванна, ты знаешь, я хочу с тобой поговорить, мне очень нужно, я по тебе скучаю, Яванна, я тебя люблю! Пожа…
Яванна отключила телефон.
Эротические сны Мелькору тоже снились. Грубый Тулкас сказал бы, что воплощению сексуальности и порока Мелькору видеть сны подобного содержания – всё равно что пчеле страдать диабетом, но довольно долгое время вся интимная жизнь Тёмного Валы из них и состояла.
Мелькора нахально втиснули в край стола.
– Доброе утро, Ме-ел…
– Привет, – улыбнулся Вала, собираясь выпить травяной чай, который только что налил в чашку, однако Гор недвусмысленно дал ему понять, что не всякое утро предназначено исключительно для чаепитий. Смуглая рука скользнула по его животу, сделала круг почёта и спустилась к молнии джинсов. Вала поперхнулся от неожиданности и дрогнувшей рукой поставил чай на стол. Гортхаур чрезвычайно редко бывал в настроении поразвратничать, однако если на него накатывало, остановить его не мог никакой таран.
– У тебя в этих штанах охуенная задница, так бы и трахнул… – прорычал майа в ухо, и металлический замочек покорно разъехался под его пальцами. Мелькор закинул голову Гору на плечо и со свистом втянул воздух через стиснутые зубы. Постоянно быть сильным временами надоедало и ему, что, в общем, было не так уж удивительно. Гортхаур прекрасно чувствовал, где находится предел выносливости его Валы, и безошибочно угадывал, каким способом его поддержать. Мятежному требовалась большая доза заботы и ощущение безопасности, которое могла дать только чужая сильная воля. Он почти забыл, что это такое – полагаться на другого и ни за что не отвечать. Нарочитая грубость Гора вкупе с его властными движениями расплавила напряжённого и нервного в последние дни Мелькора мгновенно.
Майа несколькими горячими поцелуями сбоку в шею вытянул из любовника жаркий стон и, хладнокровно ткнув его коленом по бёдрам, заставил немного расставить ноги.
– Ты мой. Никому тебя не отдам. Слышишь? Никакому Манвэ. – Манвэ Гортхаура бесил одним своим существованием. У Мелькора затрепетали ресницы, он был страшно ревнив и обожал, когда его ревновали. Гор довольно хмылился: это выражение появлялось на лице Мелькора редко и страшно его возбуждало. Беззащитная обнажённая страсть, желание быть любимым, жажда ласки и доверие, нетерпеливое ожидание любви, которой всегда не хватает, нежные приоткрытые губы и – да – трепещущие ресницы. Мелькор обворожителен, когда вот так прикрывает глаза, он кажется младше и слабее, и невозможно приятно быть для него старшим в такие моменты, чтобы защищать его от всего мира, дарить ему всё, чего ему хочется, зная, что он покорен не по принуждению, а потому, что полагается на тебя больше, чем на себя…
Гор усмехнулся, вспомнив, как его шеф однажды сказал: «Тебе я доверяю больше, чем себе, потому что себе я бы не доверил даже собственную задницу». Майа ухмыльнулся и обозвал его себялюбцем, над чем они потом долго глумились.
– Твой… – прошептал Мелькор, зрачки его метались под полуопущенными веками, губы подрагивали, он часто сглатывал, и Гор наконец перестал его мучить неспешными поглаживаниями через джинсы и взял в руку его напряжённый член. Вала застонал и слабо подался навстречу его руке, толкнув бёдрами стол. Чай сделал попытку сбежать из чашки, но немного не достал до края.
– Ти-ише… – протянул Гор, покусывая ухо возлюбленного и крепко прижимая его к себе за талию, лишая инициативы. – Тихо, Мел… вот так, хорошо, правда?
На бледных щеках Мелькора цвёл неровный розоватый румянец, майа прилепил за его ухом несколько аккуратных поцелуев и вернулся к шее, чрезвычайно собой довольный: довести сдержанного Валу до такого состояния удавалось нечасто.
Мелькор тёрся спиной о грудь своего майа и откровенно постанывал в такт движениям крепких пальцев, тая в пучине обладания его волей и чувствами; он кусал губы и сладострастно прихватывал зубами ласкающие их пальцы Гора. Левая рука майа щекотала его измаявшуюся плоть, и чай на трясущемся столе предпринимал всё более активные попытки покинуть своё временное вместилище. Звякала на блюдце серебряная ложечка, хриплый, чуть насмешливый голос Гора шептал в ухо, что Мелькор охренеть какой шикарный Вала, что его все хотят, но он, Гор, любому башку снесёт за посягательство и сам, лично, затрахает его до смерти прямо вот на этом столе, только чай сначала выльет, потому что чай помои и никто его так не заваривает. Оскорбившись на последнее замечание, чай с трудом вытерпел последние секунды соседства с бестактным майа, а затем чашка от яростного рывка кончающего Мелькора опрокинулась, и беглец, благоухая мятой и душицей, потёк с края стола, брюзгливо ругаясь на Гора противным капаньем. Гор его не замечал, потому что облизывал пальцы, обхватив Мелькора за шею, а второй рукой продолжал ласкать его живот и вздымающуюся грудь. Ложечка от встряски упрыгала из блюдца, само блюдце претерпело чувствительное, но, к счастью, не сокрушительное столкновение со стеной, а ладони Мелькора через секунду обрушились на стол, отчего всё, там стоявшее, дружно подскочило.
