Старый бирюк рыскал в поисках пищи. Еды вокруг было много, но силы уже не те, их хватит разве что на зазевавшуюся мышь-полёвку. И вдруг до его притупившегося обоняния донёсся запах крови и ещё чего-то аппетитного. Он потрусил на запах.

Степан проснулся от резкой боли в плече. Он почувствовал зловонное дыхание зверя и увидел пару огоньков его жёлтых глаз.

– Волк, – ужаснулся Степан. Хотел было закричать, позвать Фрола, но язык не ворочался. При свете луны он разглядел у самого своего лица страшную морду дикого зверя.

И тут появилась собака. Она злобно зарычала и схватила волка за заднюю ногу. Он бросил жертву и повернулся мордой к врагу. Грянул выстрел. Это проснувшийся Фрол не растерялся, благо ружьё лежало рядом с ним, и убил хищника.

– Кровь, мясо учуял, – пояснил появление волка Фрол, – хорошо, что бирюк. А если бы стая?!

– Думал, мне уж конец настал! Прямо к горлу! Но какая же псина – умница!

– Молодец, молодец! – Фрол первый раз погладил собаку.

Степан пришёл в себя. Потёр прикушенное плечо.

– Ничего, сквозь одёжу неглубоко.

– Тебе повезло, что старый он. Зубы слабые. А то бы горло перекусил-то.

Степан, повернувшись к собаке, приласкал её:

– Спаситель мой. Товарищ верный…

– Что ж он у нас без клички? Давай, так и назовём его – Верный.

– Пусть будет Верный. И ты, Фрол, первый друг мой. Да возблагодарим Матерь Божию за Спасение – торжественно произнёс он и, крестясь, прошептал молитву. Затем, по своему обычаю, Степан поцеловал крест, достал заветный образок и, его также целуя, молвил:

– Благодарю и тебя, ладо моя, Степанидушка, охранительница моя.

Фрол лукаво хмыкнул в бороду.

В просторное помещение ямской станции вошёл смотритель и, потирая замёрзшие руки, предложил пассажирам:

– Господа, а не откушать ли нам чаю? Свободных лошадей нет, так что придётся подождать ещё пару часов.

Чиновник, ехавший в соседнюю губернию по казённой надобности, возроптал, было:

– Сколько можно?! У меня важные государственные дела, они-то не будут ждать. Некогда и чаи распивать. Лучше поторопи ямщиков.

– Чайку – это хорошо, можно согреться. Такая стынь на улице, – тепло и спокойно проговорила миловидная дама средних лет, снимая серый салоп. Остальные поддержали её: прапорщик с пробивающимся баском, его денщик, или скорее дядька, да щеголеватый молодой господин, видно, из мещан, но почему-то с гусарскими усами и бачками. Они с готовностью уселись за прямоугольный стол, покрытый бурой выгоревшей скатертью.

– Помоги мне, дружок, – обратился станционный смотритель к дядьке юного офицера, – жена моя в тягостях, уехала рожать к матери, один перебиваюсь по хозяйству, – виновато проговорил он.

Пока смотритель готовил посуду да нехитрые заедки, как-то: мочёные яблоки, чёрствые бублики и вишнёвое варенье, – дядька прапорщика, Евтеич, раздувал сапогом полуведёрный самовар, приговаривая:

– Ишь, разбуянился, запыхтел. С самоваром-буяном чай важнее и беседа веселее.

Все, глядя на старика, заулыбались.

– А вы, по какой надобности едете на Юг, Андрей Ильич? – спросил чиновник офицера, продолжая прежний разговор, – там, говорят, очень опасно.

– Служить Отечеству! – пламенно воскликнул юнец, – служить, живота не жалея!

– Да война, вроде, окончилась, мир заключён, – с лёгкой иронией улыбнулся чиновник, вполне понимая пылкость юноши. – Хотя, если турок говорит о мире, значит, будет война.

– Я, батюшка, – встрял в разговор дядька, – чаю, с турками каши не сваришь. Хочешь чтобы турок тебя послушался – ударь его палкой. Иначе мира не будет. Я в прошлую турецкую канпанию обзнакомился с ними. Верить им – нельзя. Ещё Пётр Первый говаривал: бабе не верь, турку не верь, непьющему не верь.

Все рассмеялись.

– Мой барин, – он с любовью посмотрел на воспитанника, – храбрый вьюнош и своего добьётся.

– Заслужу награду, получу чин, и батюшка представит меня ко двору, самой императрице, – пояснил юнец.

– А кто же у Вас батюшка? – спросил молодой человек в бачках.

– Князь, действительный статский советник.

Молодой человек заинтересовано посмотрел на юного офицера.

– Эге, ж! – воскликнул он, – и Вы начинаете службу с прапорщика?

– Нет, в полку числился со штык-юнкера. Теперь уж прапорщик. Как сказано в табели о рангах: «Отечеству никаких услуг не покажут, и за оные характера не получат»! У нас все мужчины в роду начинали службу с самых низших званий.

– Господа, чай готов! – смотритель разлил по чашкам напиток.

Чай получился душистый и вкусный, что редко случается на ямских станциях.

– Божественно! – воскликнула дама, – сюда бы ещё пирожных!

– Или пряников! – мечтательно добавил молодой человек в бачках.

– Вот бублички, яблочки мочёные. Угощайтесь, – суетился смотритель.

– А Вы не хотите назвать своё имя, любезный? – обратился к любителю пряников чиновник.

– Егор Мокошин, – представился тот, – мастер куафер, по-нашему цирюльник. Но не только брадобрей. Могу причёску сделать. И дамскую тоже. Учился у французов. Служил в разных местах, даже в фиятрах, причёсывал актёрок. Вот решил поискать счастия в южных краях.

– А что, Евтеич, – воскликнул юный офицер, – не взять ли нам цирюльника на службу? Ведь ты подстричь, расчесать толком не умеешь. Какой я буду офицер с твоей стрижкой? Да и веселее нам станет.

– Ваша барская воля. Только до сих пор Вы обходились моими трудами? – обиделся дядька.

– Юн был. Довольствовался малым.

– Ну, если я Вам не гожусь, извольте отправить меня в деревню. Домой.

– Да годишься, годишься! Не обижайся, Евтеич. Чего бы-то советовался с тобой, если б не годился.

– Пойдёшь ко мне? – обратился он к цирюльнику.

– Эге, ж, – без раздумий согласился Егор.

– Вот и хорошо. Зовут меня Андрей Ильич, ты уже слышал. Дядьку моего можешь звать Евтеич. Хотя он заслуженный воин, можно сказать, герой турецкой войны. Сколько ты просишь платы за труды?

– Три рубля в год.

– Эко загнул, – хмыкнул Евтеич, – хватит и одного. Питаться со мной будешь.

– Эге, ж, – Егор кивнул головой.

– Что ж, договорились, – обрадовался Андрей, – покажешь потом свои рекомендации.

– Сами поглядим, что за птица, – буркнул Евтеич.

– Господин смотритель, нельзя ли не два, а три места в карете? – прапорщик обратился к смотрителю.

– Слушаюсь, Ваше благородие.

Вскоре появилась карета, и начался долгий путь с пересадками к южным рубежам империи.

За три недели путешественники одолели по почтовому тракту четырнадцать станций. В степи дули резкие восточные ветры, отплясывали свой единственный танец мокрые снежинки. Привычные к любым капризам непогоды почтовые лошадки спокойно трусили по мокрой дороге. В памяти Андрея всплывали картины прежней жизни в Санкт-Петербурге, в стенах родительского дома. Он, пухленький, румяный мальчик, возвращается с няней с прогулки. У парадной лестницы стоит маменька. За давностью лет её образ несколько размыт. Но вспоминаются ощущения радости, тепла, нежности. Она поднимает его на руки и целует, целует. От неё исходит удивительный, волшебный аромат.

Потом занавешенные зеркала, печальные лица…. Няня ведёт его к маменьке. Но что это? Она лежит вся в цветах и не шевелится, не встаёт, не целует его… Несколько лет прошло, унылых и горьких. Он понимал, что маменька никогда не вернётся, но тосковал по ней. Вокруг все строгие, неласковые: папенька, гувернёры, учителя.… Никакой тебе любви, нежности, внимания. Слышал только ото всех: должен, обязан, надо…

А потом у пап׳а появилась новая жена, которую Андрею велели называть её маменькой. Он противился – отец наказывал. Мальчик видел, что он никому не нужен, даже ему. Это состояние ненужности, холодности со стороны домашних чуть ли не привело к печальному исходу – нервной болезни.

Но вот приехал дединька. Какой же он добрый был! Летом князь собирал внуков у себя в усадьбе. И сколько радости, веселья, интересных дел было там у детей! А когда у отца родился новый сын, дед вовсе забрал Андрея к себе. Он генерал в отставке, и хотя был затейник, выдумщик, воспитывал внука в армейской строгости…