– Всё у них правильно, а воли тоже нету. Одни запреты, – поморщился Фрол.

К пуньке подходил вчерашний молодой парень. В его руках была коврига хлеба и ведро с водой. Угрюмо поздоровавшись, он передал приятелям хлеб, из карманов достал с десяток огурцов, поменял в корыте воду.

Фрол и Степан вежливо поблагодарили его.

– А зовут тебя, как? – спросил Степан, – я Степан, а это Фрол.

– Антоний, – хмуро ответил парень.

Степан улыбнулся и примирительно проговорил:

– Хорошо живёте, Антоний. Ладно!

– С Богом, с душой в ладу, вот и ладно.

Парень, прошептав свою молитву, перекрестился, спросил:

– Что ж вы никонианской веры, а бегите с Руси? Это нас, христиан истиной веры, гонять отовсюду. Нашу братью – казаков многих пытали и кнутом били и носы и губы резали напрасно, и жен и девиц брали на постели насильно и чинили над ними всякое ругательство, а детей наших, младенцев, по деревьям вешали за ноги. А от веры отцов и дедов мы не отказались, как вы.

– Дело не в вере, Антоний.

Степан задумался и, с натугой подбирая слова, выговорил:

– Воли хочется. На своей земле пахать-сеять. Чтобы никто не мог тебя чести, жизни лишить.

Фрол уважительно посмотрел на товарища и добавил:

– Надоело барину пятки чесать. Понятно?

– Это понятно.

Парень взял ведро и, вздохнув, сказал:

– А мне с вами некогда языком чесать. Вот поговорил, а это грех, и мне нужно теперь искупать его лестовкой15, земными поклонами с молитвой. И за каждый грех нужно сделать сто поклонов.

– И грешить после такой лестовки не захочется, – понимающе усмехнулся Фрол, – А можно с кем-нибудь из ваших старших поговорить?

– Спрошу, – закрывая дверь, кратко произнёс парень.

– Вишь, какие строгости. Думаешь, придёт кто? Про коней хочу проведать.

– Проведай.

– Солица у тебя есть, моя закончилась? – разрезая пополам огурец, спросил Фрол.

Степан, молча, протянул приятелю тряпицу с солью. Неспокойно было у него на душе. Мучила неопределённость. «Попросили помощи, а сидим, как полоняне. И чего ждать от этих староверов?» – думал он.

На другое утро Антоний привёл своего деда, старого казака Еремея. Фрол лежал, вытянув ноги с изъязвлёнными щиколотками.

– Что у тебя с ногами? – спросил парень.

Еремей многозначительно посмотрел на приятелей и задал вопрос, от ответа на который не увильнёшь:

– За волю или за татьбу?

– За волю, – ответил Фрол, сообразив, что старик понял, откуда раны.

– Пришлю мази, будешь мазать утром и вечером. Если не пропустишь ни дня, болячки заживуть.

– Благодарствую. Замучили совсем. Пеплом присыпаю, а не помогает.

– Пепел тоже разный. Бываеть, что и не помогаеть.

Старик, видно, разбирался в лекарских делах. Он присел на солому. Антоний остался стоять.

– Зачем звали? Об чём гутарить хотели?

– Вы принимаете к себе других людей? – начал Степан.

– Это, смотря каких. Истиной веры принимаем. Или тех, кто готов принять нашу веру, подчиняться нашим законам, жить праведно.

– А убить человека по вашей вере можно?

– На войне врага можно. И так, в отдельных случаях, допускается.

Один человек убил очень много виноватых и невинных людей. И решил больше этого не делать. Пошёл к священнику и спросил, какое ему за это будя положено наказание. Тот велел надеть на этого лихого человека кандалы и сказал, что когда Бог простить его, вериги сами отпадуть. Ходил этот лихой человек от одной станицы к другой, и встретил женшшину, она ему и говорить:

– Я эту станицу испортила, сейчас пойду другую портить!

И пошла. Понял он, что она колдунья, и решил, что он столько людей погубил, а она их, сколько ишшо сгубить. Окликнул он её, вроде, подожди, догнал и задушил цепями. Цепи тут с него и упали. Он пошёл к попу, тот ему и сказал:

– Господь простил тебе грехи за то, что ты убил ведьму.

– То есть, если убить колдуна или ведьму, то с себя очень много грехов можно свести? – удивился Степан.

– Конечно. Только каждодневно всё равно надобно лестовки творить. Искупать всё новые грехи. Ведь рядом с человеком летаеть два ангела: один хорошие дела записываеть, а другой – плохие. И когда человек окажется на Судном дне, ангелы будуть зачитывать по очереди хорошие и плохие дела. И сами понимаете, кому дорога в рай, а кому – в ад.

– А если убить просто человека, врага?

– Не на войне? Нет, нельзя. Только, если исполняешь наказание по решению круга: казнишь за брак с иноверцами, за разбой, грабёж, убийство. За это у нас – смерть. Если сын или дочь подняли руку на родителев – смерть. И кому-то надо исполнять наказание преступивших наш закон людей. Только этот грех убийства искупается палачом лестовкой.

– Строго! – удивился Фрол, – А коней у вас можно купить?

– Нет. Мы снимаемся с места. Скоро и эти земли будуть царские, договорилася царица с турками. Дозоры выставляеть. Наши единоверцы давно ушли за Кубань. А теперь и мы пойдём. Потому и коней вам продать не можем – самим нужны.

– Вас поэтому гулебщиками зовут?

– А как бы не звали. Истинной веры мы. Остальные неправедные перед Богом.

Уходя, Еремей напомнил:

– Завтрева моя бабка принесёть вам мази.

Ветер не стихал. Фролу надоела пунька. Уже все лозинки-прутики рассмотрел и сосчитал в ней.

– Эх, не спросили мы, сколько суховеи длятся. Три дня уже сидим тут. Я посмотрю, не тишится ли ветер.

– Что смотреть. В ночь мы всё равно не пойдём. Дождёмся утра.

– Степан, пошли по нужде сбегаем.

– Да что тебе неймётся, ходили уже.

Фрол накинул на плечо мешок.

– Так, я пошёл.

– Мешок-то оставь. Увидят, что ты по нужде с мешком ходишь, отымут, да ещё изобьют, чего хорошего.

Фрол снял с плеча мешок и, присыпав его сеном, выскользнул за дверь. На улице было сумрачно от пыли – солнца не видно. Даже здесь, в ограде, ощущалось горячее движение воздуха. Фрол огляделся. Было безлюдно. Только навстречу гнала коз девка.

Фрол остолбенел. Никогда он такой красы не видал: глаза чёрные, глубокие, ресницы чуть ли не до писаных бровей достают. Правда, нос и рот были закрыты повязкой, от пыли. Зато фигура до того статная: талия, бёдра, грудь…. И ростом чуть ли не с самого Фрола. Он чувствовал, что надо что-то сказать. Уйдёт же! Но всегда бойкий на язык, на этот раз он лишился дара речи. И стопы ног будто приросли к земле. Он промычал что-то невразумительное. Девица даже не посмотрела на него.

Вот она уже поравнялась с ним. И тут только его члены обрели подвижность.

– Как величают такую красу писаную? – с восхищением спросил.

Девица взглянула на Фрола. Он заметил в её глазах интерес. Или хотел заметить? Тут же превратившись в разбитного малого, каким он и был с девками, Фрол подскочил к красавице:

– Меня Фролом зовут, а тебя как величают?

– Мне нельзя с тобой гутарить, – промолвила девица и, опустив глаза к долу, добавила, – ты неправедный, никонианец.

Фрол весело рассмеялся:

– Ну и что? Никонианец не мужчина разве?

– Грешник, – тихо произнесла она и продолжила путь.

– Сотворим грех вместе, – Фрол последовал за девицей, схватил её за руку и опять засмеялся, – а потом ты лестовками отмолишь его.

Но тут из одного из дворов вылетел молодой казак с плетью. Он схватил девку за косу, пригнул к земле и поднял плеть.

Она пала на колени:

– Братец, Христом Богом прошу, прости!

Фрол, видя готовящуюся расправу, не выдержал. Он подбежал к парню и схватил его за руку:

– Ты почто девку обижаешь?

– Отойди, – сквозь зубы проговорил казак, – а то…

– Что, а то?

Парень махнул головой в сторону. Фрол обернулся. К нему приближалась целая толпа разъярённых мужчин, которые тут же принялись его колотить.

Как не увиливал Фрол от ударов, как не подпрыгивал и не пытался убежать, они обложили его, будто волка. Били со знанием дела, с протягом. Сколько ударов пришлось на его спину и ноги – не счесть. И вот уже Фрол, истекая кровью, лежит в дорожной пыли. Ещё пара ударов, и конец…. Не выдержать…. Но тут подоспел Еремей.