И они дружно склонились над чертежом, разостланным тут же на столе станка, и погрузились в дебри поисков решения: перекидывались техническими терминами, тыкали пальцами то в чертёж, то в приспособление, спорили, соглашались и снова спорили. Наконец, Чуркин оторвался от чертежа и решительно рубанул:

– Да, нет же, Катюша… Простите… – смутился Чуркин.

– Шурик, – улыбнувшись, сказала она, – мы же с тобой договорились…

Чуркин подошёл к письменному столу, что стоял недалеко от станка, достал лист бумаги и микрокалькулятор МК-61, быстрыми движениями нарисовал схему:

– Вот смотри. Вот плоскость, в которой находятся эти «дырки». Она расположена под двумя углами: к основанию под этим углом и ещё под вот этим углом вот к этой плоскости. Кстати, его надо указать: а то размерная линия есть, а размера нет. Вот и вот у нас размеры, которые нам нужны. Так?

– Так.

– Чтобы их найти нам нужно… – Чуркин взял микрокалькулятор и погрузился в вычисления, сопровождая их пояснениями и тут же отмечая результат на схеме, – и получается… Получается разница между указанным тобой вот этим размером и тем, который должен быть, пять и тридцать три сотых миллиметра.

– Ну-ка, ну-ка. Ещё раз, Шурик. – И снова их головы склонились над схемой. И снова посыпались термины из техники, геометрии и тригонометрии. Снова их волосы – золотые локоны Катерины и рыжие вихры Чуркина – касались друг друга, а карандаш то и дело перекочёвывал из рук в руки, причём её рука иногда подозрительно долго задерживалась на его руке…

– Та-а-ак. Воркуем, значит, голубки… – на их плечи легли чьи-то руки, и Катерина с Чуркиным, вздрогнув, дружно обернулись. Катерина решительно убрала чужую руку, Чуркин чертыхнулся, а высокий и поджарый мужчина, засмеявшись, укоризненно сказал Чуркину:

– Ты бы хоть представил меня сеньорите. Или сеньоре?

– А, что, это имеет значение? – хмыкнула Катерина.

– Березкина, Екатерина Дмитриевна. – Растерянно представил Чуркин Катерину.

– Георгий Павлович Кротов. – Галантно поклонившись, представился мужчина, и, нахально, даже нагло, рассматривая Катерину с головы до ног, с улыбкой добавил: – А я иду в здравпункт, вижу, идёт парочка и о чём-то так это интимно и мило беседует. Дай, думаю, зайду, познакомлюсь с очаровательным созданием…

– Ну, и как я Вам? Хороша, правда? – Катерина изящным движением тряхнула головой, волосы взлетели и опустились на плечи струящимся водопадом, в зелени глаз мелькнул ироничный, холодный огонёк.

– Вах, какой дэвушка! А! И што дэлает такой пэрсик сиводня вэчэром? А? – По-кавказки, жестикулируя, пытаясь обнять Катерину за талию, заворковал Кротов.

– Хороша Маша да не ваша! – отрезала Катерина, сняла халат, положила его на стол, и, уже подойдя к двери, обернулась и обратилась к Чуркину: – Александр Степанович, я сейчас у себя всё ещё раз просчитаю, напишу техуказание и после обеда зайду к Вам ещё и всё обговорим…

– Конечно, Екатерина Дмитриевна. – Пробормотал Чуркин.

Катерина вышла, а Кротов проводил её вожделенным взглядом, потом обернулся к Чуркину и с хитрецой спросил:

– И что вы будете обговаривать?

– Слушай, ты, генсекс, голодной куме… шило в штанах?

– Намекаешь? Мол, на чужую кровать рот не раздевать…

– Послушайте, Георгий Палыч, кроме постельных мотивов у Вас есть еще какие-то темы? – ехидно спросил Чуркин.

– Да, ладно тебе, Шурик. Шуток не понимаешь? Или ревнуешь?

– Ещё чего. – Отмахнулся Чуркин и хмуро спросил: – Чего надо-то?

– Да, дело есть. Профкому на одно мероприятие нужна наличность …

– Ага. Щас. Только я, кажется, чековую книжку забыл. На рояли. В филармонии.

– Да, не злись ты, Шурка. Послушай сначала: ты напишешь заявление в профком на материальную помощь 250 рублей. Получишь. Мне отдашь 230. Двадцатка – тебе. Договорились?

– Ладно, шут с тобой. Давай твою бумажку. – Примирительно сказал Чуркин, взял у Кротова бланк, заполнил его, подписал и вернул обратно.

– Завтра после двух зайдёшь в кассу профкома и получишь. Ну, бывай!

– Покеда…

Кротов ушёл, а Чуркин долго ещё сидел за столом весь какой-то взвинченный, а точнее, как говаривала его покойная мать, в «растрёпанных чуйствах».

Он знал Кротова давно. Как никак, учились в одной школе, только в параллельных классах. Уже тогда, в десятом классе, тот считал себя неотразимым, и многие девчонки, в самом деле, по нему тайно вздыхали. А он с ними не церемонился и вёл себя уверенно и напористо. Да и здесь, в НИИ, он не изменил своему амплуа покорителя женских сердец. И тел – тоже: по всему НИИ ползли «шорохи» о его «победах». А когда он стал секретарём партбюро одного из отделов, за ним и закрепилась кличка «генсекс». Правда, у Чуркина была своя версия такого прозвища: как-то в пылу яростного спора Чуркин при людях обозвал его «Георгий-Оргий»… Потом он стал замом председателя профкома НИИ, но кличка к нему прилипла прочно. Не так давно Чуркин спросил его напрямую, мол, скольких женщин тот соблазнил? На что Кротов пространно начал объяснять «тупому и наивному Чуркину», что, мол, не считал, и что они сами к нему льнут, поскольку в нём они видят настоящего мужчину, способного оценить женское очарование и их страсть. А одна, мол, вообще ему сказала, что он единственный в НИИ мужик, на котором брюки сидят, как положено. Чуркин знал, конечно, что Жорка за собой очень даже следит: не дай бог, если он заметит какой-нибудь прыщик на лице или пятнышко на рубашке. Кроме того, очень не любил выглядеть хоть в какой-то степени смешным. Поэтому всегда был предельно подтянут, в меру ироничен и очень обходителен. Во всяком случае, на людях. А по поводу своей фигуры, не без самолюбования, заявил Чуркину, что у него, у Жорки то-бишь, мужская стать, а у Чуркина – комплекция начальника, «а бабы, они, Шурик, не дуры – им самца подавай. Лучшего»…

– Тьфу ты, тоже мне – «самец»… – с досадой пробормотал Чуркин, – дался мне этот Георгий-Оргий…

Он развернул нарисованную им схему, придвинул чертёж и, вздохнув, снова погрузился в хитросплетения расчётов. Когда он их закончил, ещё раз внимательно посматривая в чертёж и схему, тихонько приговаривал: «Так… так… Ну, да… Ага… А здесь?.. Да, нет – всё правильно… Ну-ну…». И, наконец, решительно сказав: «Ну, что ж, Чуркин, в атаку!» – начал настраивать станок, нажимая на кнопки, вращая ручки и переключая рычаги станка. Станок, плотоядно заурчав, ожил и Чуркин, забыв про «растрёпанные чуйства» и Жорку, вдохновенно отдался работе.

Только в столовой, за обедом, он снова вспомнил о нём и решил, что он мужик, в общем-то, ничего и, быстрее всего, умышленно создаёт вокруг себя ореол этакого неотразимого сердцееда: каждому хочется быть значимым и выделиться из общей массы каким-нибудь «выпендриванием». Вот и «выпендривается»…

После обеда Чуркин пару раз звонил Катерине, уточнял некоторые нюансы и снова с головой уходил в работу, не слыша и не замечая ничего вокруг, и чисто машинально то бубнил какой-нибудь стих, то мурлыкал какую-нибудь песенку. Естественно, он не заметил, как в конце смены в его «закутке» появились Катерина, хотела сразу с порога что-то сказать, но, удивлённая, остановилась, придержала входную дверь и тихонько присела на стул возле стола, с затаённой улыбкой прислушивалась к его «художественному чтению» – он как раз читал Маяковского:

– …отсыреет и броня-а-а. Дремлет мир, на Черноморский округ синь-слезищу морем оброня. – выключил станок, обернулся и… замер: – …Оп-па на!!! И давно Вы тут, Катюша?

– Да нет. Минут пять, наверное. А что это ты так проникновенно декламировал?

– У-тю-тю… А подслушивать, Катюша, нехорошо… – смеясь, Чуркин погрозил пальчиком, и – серьёзно: – Маяковский. Со мной такое бывает. Когда очень увлекусь. Хотите кофе? Растворимый.

– Конечно, хочу! – С радостью согласилась Катя и, когда Чуркин вручил ей банку, ахнула: – Ух, ты! Откуда у тебя такой?

– Тсс. Контрабанда. С очень чёрного рынка… – прикладывая палец к губам, таинственным шёпотом произнёс Чуркин, засмеялся и пояснил: