— За вашу заботу обо мне я вам благодарен, Порфирий Саввич, — преодолевая жгучую боль в груди, сказал наконец Заремба. — А сейчас, право, вам стоит подумать о своей внучке.

Заремба встал, начал собирать со стола тарелки. Скоро придет из театра Валя. Ужинать, наверное, не будет. В последнее время она почему-то не ужинала.

— О Свете я как-нибудь сумею позаботиться. А вот что ты скажешь мне, зять?

Этого вопроса Заремба ждал. Полуобернулся к Курашкевичу, который продолжал сидеть в своей полотняной хламиде за столом.

— Мой ответ такой: имя свое не оскверню.

Курашкевич тяжело поднялся. Засунул руки за ремень грязных рабочих брюк.

— Все взвесил, зять?

— Все.

— И не пожалеешь?

— Может, и пожалею. Но только против себя не пойду, Порфирий Саввич.

Курашкевич, с трудом передвигая ноги, направился к ступенькам. Спустился с крыльца, ощупал карманы. Закурить бы… Толстые ладони его заметно дрожали. Сделал шаг от веранды и остановился. Обернувшись, сказал:

— Долго вилась наша веревочка, зять… Словом, если не выполнишь просьбу Кушнира, считай, что не жилец ты в моем доме. И о Валентине можешь забыть. Навсегда!

Садовая темень поглотила его кряжистую фигуру. Стало тихо и немо. Заремба удрученно смотрел в заднепровские дали, где ночь растянула светлячковые трассы. Хотелось броситься с крутого берега в этот черно-электрический хаос, и пусть все кончится, все пойдет прахом. Такая нестерпимая тоска охватила его, что стало больно в груди.

И в этот миг услышал медленные, усталые шаги. Это выходил из-под сарая Степа. С лопатой в руке приблизился к крыльцу.

— Максим Петрович, скажите, почему это в мире все так красиво? Откуда такая красота вокруг? — он показал рукой на небо. И, не дождавшись ответа, тихо сказал как бы самому себе: — А мы вот все ходим, ходим и не видим ничего. Одни только резиновые шланги под ногами.

Карнаухов привез Бетти Рейч в профилакторий, галантно проводил до самого коттеджа, поцеловал руку и пожелал доброй ночи. На освещенной веранде ее ожидал отец.

Бетти упала в плетеное кресло, опустила в изнеможении руки.

— Сил нет, папочка! Весь институт обошли сегодня с господином Карнауховым. Если бы ты видел, какая у него лаборатория!

Рейч, словно пробудившись ото сна, глубоко вздохнул.

— Ты меня слышишь?

— Слышу, слышу… Оборудование у них действительно прекрасное. — Он потянулся к столу, взял стакан с минеральной водой и сделал глоток.

Дочь подошла к нему, села на ручку кресла. Настроение отца ей не нравилось. Ну зачем так тяжело вздыхать? А-а, весь день провели в городе?.. Жара замучила. Да, все устали от этой жары, прямо Африка. Господин Карнаухов предложил ей поехать купаться на Днепр. Тут вода чистая, прозрачная. Это — не Рейн и не Мозель.

Однако расшевелить отца не удавалось. С ним уже второй день творилось неладное, какие-то мрачные мысли угнетали его.

— Папа, ты чем-то встревожен? — серьезно спросила Бетти и попыталась заглянуть ему в глаза. — Ну, скажи, в чем дело?

Он отвел взгляд и стал рассказывать о сегодняшних встречах у мэра города, в Академии наук, об утомительном протоколе. Потом вдруг без перехода заговорил об актрисе, с которой познакомился вчера в институте. Удивительная женщина. Вся словно клубок нервов. Хочет отдать дочери свою почку, хотя это невозможно. Жаль, что Вальки была с ней так неделикатна, резка.

— У моей мачехи нордический характер. И она им очень гордится, — с иронией заметила Бетти.

— Не забывай, что у Вальки было трудное детство. Она выросла в условиях сложной политической жизни.

— Ты хочешь сказать, в условиях нацистского террора?

— Да, тогда было тяжелое время. Четырнадцатилетние подростки вставали к зенитным орудиям.

— …чтобы защитить «тысячелетнюю империю» фюрера от налетов союзной авиации.

— Наши немецкие города, Бетти.

— Представляю, сколько хороших парней сбила бы из своей зенитки фрау Валькирия.

— Ну-ну… Ты же знаешь, что Валькирия родилась перед самой войной.

— Бедная фрау Валькирия! — саркастически усмехнулась Бетти. — Не успела убить ни одного американского или русского летчика. Только пищала в своей кроватке, перебирая ножками, и посылала проклятия тем, кто воевал против дивизий «Викинг» и «Мертвая голова».

Рейч рассердился. Относительно прошлого у него были свои взгляды. Он, между прочим, перестрадал не меньше иных патриотов будущей свободной Германии. Даже в самые черные дни, когда на оккупированных землях эсэсовцы сжигали мирное население, когда война была еще в разгаре, и тогда он пытался сохранить максимум объективности. Ему одинаково ненавистны и «люфтваффе» маршала Геринга, и американские «летающие крепости», которые убили в Гамбурге его мать и за одну ночь превратили в руины сказочный Дрезден…

— Ах, папочка, ты начинаешь говорить языком фрау Валькирии, — прервала отца Бетти. — Мне как-то неудобно слушать тебя.

— Но, милая, нельзя же и все преувеличивать.

— Я преувеличиваю?

— Да, ты, ты все утрируешь, видишь только в черных красках.

— Наоборот, папочка. С тех пор, как ты привел эту женщину в наш дом, я стараюсь ничего не замечать и скоро буду так же слепа, как и ты. — Бетти помолчала и затем добавила. — Впрочем, я понимаю, в твоем возрасте…

— Что ты понимаешь, Бетти?

— Но это же правда. Помнишь, когда ты с ней познакомился у Клаузбахов, ты пришел домой словно мальчишка. У тебя были пунцовые щеки, ты весь сиял…

— Помню, помню.

— Ты сказал мне тогда: «Если бы твоя мама встала из могилы, она благословила бы нашу любовь, которая вернула меня к жизни».

— Да, вернула, — Рейч опустил глаза, голос его задрожал от волнения. — Я ее очень люблю.

— Хорошо, что бедная мама не видит этого.

— Прекрати, Бетти!

— Папочка, но пойми же…

— Я виноват перед тобой. Но и ты не должна судить меня строго. Ты напрасно так относишься к Валькирии. Она — немецкая женщина, ученая, врач, моя жена и помощница. — Он развел руками. — Ну, допустим, характер… Но ведь у каждого есть свои слабости. Она же никому не сделала ничего плохого.

— Сделала! — со злостью воскликнула Бетти. — Это из-за нее Вальтер попал в тюрьму.

Вальтер был сыном Валькирии от первого брака. Немного моложе Бетти, светло-русый, с голубыми глазами, гибким юношеским торсом. В спортклубе занимал первые места и в гимназии тоже славился своей силой, выдержкой, «нордическим характером», как говорила о нем фрау Валькирия. Потом начались ночные встречи в баре «Под черным орлом», сборы средств на улицах в фонд помощи жертвам «красного террора», огромный портрет Гитлера, который он повесил в своей комнате над кроватью, и наконец — вступление в члены полулегальной организации «Прайд-Ромеро». Именно тогда у него появился пистолет. И на встречи с парнями «Прайд-Ромеро» он ходил в защитном пуленепробиваемом жилете. Однажды Рейча навестил советник юстиции Клинке, они закрылись в кабинете, долго разговаривали и пили кофе. А когда Клинке ушел, Рейч спустился в комнату Вальтера, нашел пистолет и выбросил. С того времени Вальтер перестал с ним здороваться и демонстративно перед сном целовал только мать.

У Бетти была иная натура и совсем иные политические взгляды. Идеальный образец семейной несовместимости. Доктор Рейч больше тянулся к ней, чем к приемному сыну. Однако и за него болел душой. Вот и сейчас от слов Бетти сердце будто льдом покрылось.

— Папочка! — после минутного молчания сказала Бетти и, почувствовав угнетенное настроение отца, обняла его, прижалась. — Я не хотела тебя обидеть. Не сердись, милый. — И, чтобы разрядить обстановку, сменила тему: — Что ты думаешь об идее мадам Марии? О совместной операции?

Рейч ответил, что сама идея его заинтересовала. Только осуществить ее будет непросто. Почему?.. Мир наводнен идеями. В каждой человеческой голове рождаются идеи. Перепродуцирование идей… Водопад идей. Маленький мальчик предлагает новые принципы и методы, новые приемы, системы. Даже в самой химерной сфере научных исследований — в поисках внеземных цивилизаций — появились продуманные и выверенные новые идеи. Точность рядом с абсурдом, гениальность рядом с дилетантством… Правда, им, трансплантологам, повезло больше. Их новые идеи оправданы экспериментом, самой жизнью. Но от этих идей до их осуществления лежит неимоверно трудный путь, путь испытаний, сомнений, недоверия. Каждая человеческая душа продуцирует не только идеи, но и антиидеи, антиверу… Когда уже, кажется, близко до долгожданного берега, до тверди факта, накатываются волны сопротивления. Вернее — волны обстоятельств. И эти обстоятельства нередко бывают сильнее самых прекрасных, самых мудрых идей.