Литмир - Электронная Библиотека

Знал Тимофей, что ход красной рыбы недолог — две, от силы три недели продлится, а потому ишачил без передыху с темна до темна. И даже когда прослышал, что на Синеморском промысле начали скупать сельдь, не отступился от опасного дела, порешив, что тут он наверняка скопит кругленькую сумму, чтоб к осенней путине, когда озимые косяки осетров и севрюг устремятся в верховье Волги, отыскав тут на одном из безвестных низовых островков потайное место, самому, без услуг Крепкожилиных, солить и закатывать икру в бочки да сбывать ее городским купчишкам. Этак, коль повезет, годика через два и промыслишко можно приглядеть.

«Ниче, — с ухмылкой мыслил Тимофей. — Я свово куска никому не отдам. Я еще взлечу. Мне бы только скопить. Деньги и попа купят, и бога обманут. Мне бы только… Я взлечу. Деньги — крылья».

8

За два дня сельдью были забиты все чаны. Резеп распорядился начать посол в цементированные ямы, и одновременно же задымили жиротопни. Только в одном Синем Морце тысячи пудов знаменитого каспийского залома пошли в ненасытные котлы жиротопок. А по всей губернии — не только сосчитать, а и представить невозможно!

Угарные запахи горелого рыбьего жира вперемешку с едучим дымом сырых ветловых дров стлались над Ватажкой и Синим Морцом, проникали повсюду — в промысловые лабазы и казармы, в рубленые избы ловцов и серые приземистые мазанки. Чадной вонью пропиталось все и вся — каждая нитка в одежде, каждая волосинка на теле…

Глафира попервоначалу хотела приказать Резепу, чтоб остановили жиротопни, но рассудила, что дело это временное и можно уехать ну хотя бы в город, чем терять прибыль от вытопки жира. Но и оставлять дом в такое неустоявшееся время тоже было рискованно. И она, скрепя сердце и страдая от повсюду преследующей ее гари, терпела.

И тут пришел на помощь Чебыкин. Он послал в губернию нарочного, и тот к вечеру привез пять флаконов дорогих французских духов «Джоконда» из лучшего магазина торгового дома братьев Гантшер. Ротмистр победоносно раскупорил один флакон с изображением Моны Лизы на наклейке и прошелся по всем комнатам, опрыскивая пахучей жидкостью все, что подворачивалось под руки.

— Я так вам благодарна, — оживилась Глафира.

— А я вам, дорогая Глафира Андреевна.

Пребывание Чебыкина в Синем Морце явно затянулось. Всегда спорый в решениях, на этот раз исправник мямлил с выводами, удивляя привыкших к его решительным действиям полицейских, целыми днями слоняющихся без дела по промыслу и селенью.

Резеп догадывался о причинах такой неспешности, зло косился на исправника. Но стоило Чебыкину обратить внимание на плотового или же спросить что, как тот преображался, готовый исполнить любое его желание.

Но Глафире все же высказал неудовольствие:

— Загостевался Чебыкин-то.

— Службу, знать, справляет. Мы ему не указ.

— Оно конешно, только у Крепкожилиных али в ином дому не задержался бы.

— Как ты можешь…

— Могу, — перебил ее Резеп, и Глафире на миг он показался таким же, каким знала его при Ляпаеве, когда она была для него всего лишь бедной родственницей хозяина, которую можно было ссильничать, поучать, требовать от нее. — Мы с тобой договаривались.

— Мало ли что было, — запоздало мстя за прошлое, сказала Глафира и заставила себя улыбнуться. — Я тебе не жена, чтоб позволять ревновать. Не забывайся. А Чебыкин — очень приятный человек. И кстати, если бы он не задержался, топать бы тебе по этапу.

— Не понимаю, — насупился Резеп.

— Не притворяйся, все понимаешь. А теперь иди да присматривай, людям доверяться нельзя…

Резеп после таких ее слов враз сник. И по тому, как повяли его глаза и опустились щеки, а бледность залила лицо, Глафира укрепилась в своих предположениях. И подумала, что этот страшный человек и ее может порешить, лишь бы зародилась в нем надежда прибрать состояние к рукам.

— Теперь что же, Глафира? — убито спросил Резеп. — Я-то, выходит, не при деле… Все прахом?

— Обожди, Резеп, — осторожно подбирая слова, ответила Глафира. Она не знала, как дальше сложится жизнь, а потому не хотела быть опрометчивой и сразу же отталкивать Резепа. Да и что она, неопытная женщина, без него в огромном и непростом хозяйстве… — Не торопись, не все вдруг…

Уходя, Резеп оказал, будто припечатал:

— Ин, ладно, можно и погодить. Только не забудь: мы с тобой одной веревочкой повиты.

— О чем ты? — забеспокоилась хозяйка.

— Знаешь, че там. — И вышел, оставив ее в расстройстве.

Неясности в его словах для Глафиры не было, она конечно же уловила, о чем он, и огорчилась немало и направлению его мыслей, и тому положению, в котором оказалась, повязав свою судьбу с Резепом. Она понимала, что от него ей не избавиться, но согласиться с этим не хотела и не спешила, надеясь на случай, — мало ли что в жизни приключается.

Из раздумчивости ее вывела Пелагея. Состарившаяся враз, разбитая сердечным ударом, раз в день она едва-едва поднималась с постели, неспешно проходила по комнатам, где каждая вещь напоминала ей о Мамонте Андреевиче, и, растревоженная этими воспоминаниями, возвращалась в свою боковушку, из которой она так и не успела переселиться в ляпаевскую спальню, затихала на кровати до следующего дня.

Она неслышно вошла к Глафире и, умостившись на стуле, спросила:

— Мне что же теперь, Глашенька, уходить али как?

— Что вы, тетя Поля. Разве же я…

— Чужая я тебе. При нем-то понятно, а ныне приживалка я.

— Перестаньте, тетя Поля! Никуда не надо уходить. Мы будем вместе, слышишь, вместе жить. А потом и втроем, — она кивнула на ее живот.

— У тебя свои будут. До него ли, — Пелагея улыбнулась измученно. — Кому чужой дитятко нужен.

— Он не чужой. Он наш — и твой и мой. Ведь правда?

Она и сама не до конца верила своим словам, а потому нуждалась в подтверждении. Пелагея же скорбно молчала.

9

Андрея взяли ночью, когда, сморенный тягостной работой, промысловый люд в казарме спал непробудно. Полицейские вошли без стука. Увидев в дверях Чебыкина с нарядом полиции, Андрей встал.

— В чем дело? — спросил он, хотя сразу же понял все и задавать вопросы было совсем ни к чему.

— Собирайтесь, — приказал Чебыкин и кивнул своим: — Обыскать.

— У вас есть разрешение на обыск и арест? — громко спросил Андрей, рассчитывая, что его услышат за стенкой Гринька или Ольга.

— Не кричите, у меня отличный слух, — пошутил Чебыкин и потрогал усы. — А насчет разрешения не следует волноваться. Большего беззаконья, чем дозволили себе вы, мы не допустим.

Обыскивать, собственно, было негде, кроме как в двух навесных полочках да в шкафчике с медикаментами и нехитрым медицинским инструментом. Поэтому досмотр закончился скоро и обыскиватели ничего крамольного не обнаружили. Это обстоятельство ничуть не обескуражило исправника, он и не рассчитывал обнаружить что-либо недозволенное здесь. Если у Крепкожилина и припрятаны нелегальные книжки, листовки или же оружие, то, по всей видимости, хранятся они в мазанке у Лихачева.

Чебыкину рассказывали, что Крепкожилин иногда остается на ночлег в лечебнице, и он решил, что именно здесь, когда главарь смутьянов останется один, а ватажники заснут, и следует его арестовать — ночь оборонит от неприятностей. А жилье Лихачева обыскать можно и наутро, как и полагается — с понятыми.

Еще в уезде, выслушав донесение волостного старшины о беспорядках в Синем Морце и убийстве Ляпаева, Чебыкин решил, что Крепкожилина надо немедля взять под стражу. Но после осмотра места происшествия и, главное, разговора с плотовым и Глафирой Андреевной исправник понял, что убиение промышленника и погром его промысла совершены разными людьми и по разным мотивам. После такого заключения ротмистр не спешил с арестом, потому как знал, что такие идейные, как Крепкожилин (в чем он удостоверился при встрече с ним в мазанке Лихачева), не скрываются, стоят до последнего, а потому и выжидал и наконец-то выждал удобный случай, чтобы исполнить свое намерение тихо и без осложнений со стороны единомышленников Андрея.

64
{"b":"591640","o":1}