сопротивляться. Он моет меня руками и губкой,

которая выглядит так, будто высечена из кораллового

рифа. Руки хирурга трут мои мышцы и кожу, пока я

не успокаиваюсь, и едва могу пошевелиться. Я

закрываю глаза, когда мужчина ополаскивает мои

волосы. Своими руками он удерживает мою голову

над поверхностью воды. Когда доктор внезапно

прекращает свои манипуляции, я открываю глаза.

Айзек смотрит на меня. Он так сосредоточен, что его

брови практически слились в одну линию. Я

поднимаю руку вверх и касаюсь ладонью его щеки.

Мне следовало бы беспокоиться о том, что он может

увидеть сквозь мой тонкий белый спортивный

лифчик, но там не на что смотреть. Я плоская, как

мальчик. Убираю руку, а затем начинаю хихикать.

Это похоже на вспышку безумия. Зачем вообще я

ношу этот спортивный бюстгальтер? Так глупо. Мне

можно спокойно ходить топлесс. Я смеюсь вс ё

громче, и в рот попадает вода, когда я начинаю

съезжать на бок. Я задыхаюсь от воды и смеха. Айзек

пытается приподнять меня повыше. И внезапно всё

прекращается: и смех, и удушье. Я снова Сенна. Я

смотрю на стену позади крана, чувствуя усталость.

Айзек хватает меня за плечи и трясёт.

— Пожалуйста, — просит он. — Просто

старайся жить.

Мои глаза так устали. Он вытаскивает меня из

ванны. Я закрываю глаза, когда мужчина опускается

на колени, чтобы вытереть меня, потом заворачивает

меня в полотенце, которое хранит его запах. Я

сцепляю руки вокруг его шеи, пока Айзек несёт меня

к лестнице. Я сжимаю его шею немного крепче,

только чтобы он понял, что я буду стараться.

Понемногу

возвращаюсь

к

жизни.

Меня

преследует безумная и ужасная мысль, что комната с

каруселью пыталась м е н я убить. Нет. Это просто

комната. Я сама пыталась убить себя. Когда моя

депрессия отступает, она приходит к Айзеку.

Кажется, будто мы сдаёмся по очереди. Он

запирается в своей комнате с единственной ванной, и

мне приходится мочиться в ведро и опорожнять его

за домом. Я оставляю его в покое, приношу еду в его

комнату и забираю пустую тарелку. Запираю дверь в

карусельной комнате. Сейчас там воняет. За неделю

до этого я постирала простыни в ванне и отдраила

матрас с мылом и водой, но запах мочи неистребим.

В конце концов, Айзек выходит из своей комнаты и

снова начинает готовить для нас. Он почти не

говорит. Глаза всегда красные и опухшие. « Посеешь

печаль, пожнешь слёзы», — говорила моя мать. Мы

определённо погрузились в печаль в этом доме.

Когда же придёт мой черёд пожинать плоды?

Проходят дни, затем неделя, потом две. Айзек

наказывает меня молчанием. А когда во вселенной

только два человека, тишина кажется очень, очень

громкой. Я подкарауливаю его в местах, где он чаще

всего появляется: на кухне, в комнате с каруселью,

где он сидит, облокотившись о стену, и смотрит на

лошадей. Я больше не сплю в комнате на чердаке, а

ючусь внизу на диване и выжидаю. Жду, когда он

проснётся, жду, когда посмотрит на меня, жду хоть

какого-то всплеска эмоций.

Однажды ночью я сижу за столом... жду... пока

он стоит у плиты, помешивая что-то в огромном

чугунном горшке. У нас заканчиваются продукты. В

морозильнике

осталось

семь

полиэтиленовых

пакетов с мясом, непонятно какого животного и

около двух килограммов замороженных овощей. И,

преимущественно, это лимская фасоль, которую

Айзек ненавидит. Кладовая практически полностью

опустошена. У нас остался мешок картошки и

килограммовая упаковка риса. Есть несколько банок

с равиоли, но я убеждаю себя, что мы выберемся

отсюда прежде, чем нам придётся их съесть.

Когда несколько минут спустя он протягивает

мне тарелку, я пытаюсь поймать его взгляд, но Айзек

старается не смотреть на меня. Я отпихиваю свою

тарелку в сторону. Она со звоном ударяется о край

его тарелки. Он поднимает голову.

— Почему ты так ведёшь себя со мной? Ты

даже смотреть на меня не можешь.

Я не ожидаю, что он ответит. Может быть.

— Ты помнишь, как мы встретились? —

спрашивает Айзек. Меня охватывает озноб.

— Разве такое можно забыть?

Айзек проводит языком по зубам, прежде чем

отклониться от стола. В этот раз он, определённо,

смотрит на меня.

— Хочешь услышать историю?

— Я хочу понять, почему ты не смотришь на

меня, — отвечаю я.

Он потирает кончики пальцев друг об друга,

словно хочет стереть с них жир. Но на них не может

быть жира, ведь мы едим один рис с небольшим

количеством картофельного пюре, с добавлением

мясного фарша.

— У меня был зарезервирован билет, Сенна. На

Рождество. Я должен был улететь тем утром домой,

чтобы повидаться с семьёй. Я был на пути в

аэропорт, но развернул машину и поехал домой. Я,

чёрт возьми, не знаю, почему т а к сделал. Просто

чувствовал, что мне нужно остаться. Я пошёл на

пробежку, чтобы разложить мысли по полкам, и там

встретился с тобой, когда ты выбежала из -за

деревьев.

Я смотрю на него.

— Почему ты мне не рассказал?

— Ты бы поверила мне?

— Поверила во что? Что ты пошёл на пробежку

вместо того, чтобы сидеть в самолёте?

Он наклоняется вперед.

— Нет. Не заставляй меня чувствовать себя

глупо из-за того, что я считаю, что на то была

определённая причина. Мы не животные. Всё в

жизни не случайно. Я должен был быть там.

—

А

я,

значит,

должна

была

быть

изнасилована? Чтобы мы могли встретиться? Потому

что именно это ты говоришь. Если жизнь не

случайность, то чей-то план заключался в том, чтобы

этот ублюдок сделал то, что он сделал со мной! — я

тяжело

дышу,

моя

грудь

вздымается.

Айзек

облизывает губы.

— Может быть, это был чей-то план для меня,

чтобы я был там ради тебя…

— Чтобы я выжила, — добавляю я.

— Нет, я не это имел в виду…

— Да, это именно то, что ты сказал. Мой

спаситель, посланный, чтобы уберечь жалкую,

хныкающую Сенну от самоубийства.

— Сенна! — он бьёт кулаком по столу, и я

подпрыгиваю.

— Когда мы нашли друг друга, мы оба были

словно мертвы и повержены. Несмотря на это, между

нами зародилось какое -то чувство, — он качает

головой. — Ты вдохнула в меня жизнь. Для меня

было совершенно естественно быть там с тобой. Я не

хотел спасать тебя, я просто не знал, как уйти от

тебя.

Повисает долгая пауза.

Даже Ник не сделал этого. Потому что Ник не

любил меня безоговорочно. Он любил меня, пока я

была его музой. До тех пор, пока я вселяла в него

веру.

— Айзек ... — его имя повисает в воздухе. Мне

хочется сказать что -то, но я не знаю, как выразить

это словами. Нет смысла говорить что-либо вообще.

Айзек женат, а в нашей ситуации главное —

выживание, в ней нет места чему-то ещё.

— Нужно принести ещё дров, — объявляю я.

Он печально улыбается, качая головой.

Той ночью ужин готовлю я. Красное мясо, я не

могу понять мясо какого животного, пока со

сковороды не доносится аромат , и тогда я понимаю,

что это дичь. Кто потратил время, охотясь на

животных ради нас? Расфасовал всё в пакеты?

Заморозил?

Айзек не выходит из своей комнаты. Я ставлю

его тарелку с едой в духовку, чтобы она не остыла и

забираюсь на кухонный стол. Он достаточно