тумбочке. На пыльной поверхности остался лишь

чёткий прямоугольник.

Я почувствовала укол

чего-т о . Утраты? Я и без того испытывала

ощущение утраты, ведь я только что лишилась груди.

«Это не имело никакого отношения к Нику », —

сказала я себе.

— Я приготовлю обед, — сообщил Айзек, стоя

в дверях моей комнаты. — Ты хочешь, чтобы я

принёс его сюда?

— Я хочу принять душ. Спущусь позже.

Он увидел, что я смотрела на дверь ванной и

откашлялся.

— Позволь мне взглянуть, прежде чем ты это

сделаешь, — я кивнула и села на край кровати,

расстёгивая рубашку. Закончив, я откинулась назад и

вцепилась руками в покрывало. Казалось, я должна

была

привыкнуть

к

этому

—

постоянным

обследованиям и прикосновениям к моей груди.

Теперь, когда там ничего нет, я не должна стыдиться.

Судя по тому, что теперь под моей рубашкой пусто, я

просто маленький мальчик. Он размотал бинты на

груди. Я почувствовала, как кожу овеял воздух, и

автоматически прикрыла глаза. Затем снова открыла,

бросая вызов стыдливости, и собираясь наблюдать за

выражением его лица.

Никаких эмоций.

Когда Айзек коснулся кожи вокруг швов, мне

захотелось отпрянуть.

— Опухоль спала, — констатировал он. —

Можешь принять душ, так как мы удалили дренаж, но

используй антибактериальное мыло, которое я

положил тебе в сумку. Не три швы мочалкой, а т о

зацепишь, и они разойдутся.

Я кивнула. Всё это я уже слышала, но когда

человек смотрит на вашу искалеченную грудь, ему

нужно что-то сказать. Доктор он или нет.

Снова накинула на себя рубашку и запахнула,

сжав концы в кулаке.

— Буду внизу, если тебе понадоблюсь.

Я не могла смотреть на него. Моя грудь не

единственное, что отрезали и удалили. Айзек —

незнакомец, но он видел больше моих ран, чем

кто-либо другой. И вовсе не потому, что я выбрала

его, как это случилось с Ником. Просто он всегда

рядом. Вот что меня пугало. Одно дело, когда

человек сам приглашает другого человека в свою

жизнь, когда клад ёт голову на рельсы и ожидает

неминуемой смерти, но эта ситуация — я не могла её

контролировать. От стыда я не в состоянии смотреть

ему в глаза, ведь он так много знает обо мне и так

много видел. Я прошла на цыпочках в ванную, бросив

последний взгляд на тумбочку, перед тем, как

закрыла дверь.

Кто

угодно

может

взять

ваше

тело,

воспользоваться им, избить, относиться к нему, как

будто это кусок дерьма, но гораздо больнее

настоящего физического насилия то, что оно

оставляет в вашем теле зло. Прокладывает свой путь

в вашу ДНК. И вы уже больше не вы, а просто

девушка, которую изнасиловали. И избавиться от

этого не представляется возможным.

Сложно

перестать ожидать, что это не произойдёт снова, или

не чувствовать себя бесполезной, или бояться,

что тебя захочет кто -то только потому, что ты уже

испорчена и использована. Кто-то решил, что вы

ничтожество, поэтому естественно предположить,

что все остальные думают точно так же. Насилие —

зловещий разрушитель доверия, достоинства и

надежды. Я могу бороться с раком. Могу вырезать

части тела и впрыснуть яд в вены, чтобы бороться с

ним. Но я понятия не имею, как справиться с тем,

что этот человек забрал у меня. И с тем, что он отдал

мне взамен — страх.

Я не стала осматривать своё тело, когда

разделась и вошла в душ. Это не моё отражение

виднелось в зеркале. За последние несколько месяцев

мои глаза потускнели, взгляд стал пустым. Когда я

натыкалась на своё отражение, где-то было больно.

Как и велел Айзек, я встала так, чтобы вода попадала

на спину. Закатила глаза. Это мой первый душ после

операции. Медсестры протирали меня губкой, и одна

из них даже вымыла мне волосы в маленькой ванной

комнате. Она подставила стул вплотную к краю

раковины и попросила меня откинуть голову назад,

пока втирала мне в волосы крошечные порции

шампуня и кондиционера. Минут десять я просто

стояла, позволяя воде стекать по своему телу, и

только потом отважилась коснуться пустого места

под ключицей. Я ничего не… почувствовала.

Закончив,

я

вытерлась,

слегка

промокая

полотенцем кожу, надела штаны от пижамы и

позвала Айзека. Некоторые пластыри отклеились. Я

стояла и молчала, пока он приклеивал новые. Я

закрыла глаза, а вода с мокрых волос стекала по

спине. От него пахло розмарином и орегано.

Интересно, что он готовил внизу. Когда доктор

закончил, я надела рубашку и отвернулась от него,

п о к а е ё застегивала. Когда я снова повернулась к

нему лицом, т о увидела, что Айзек держал в руках

расчёску, которую я до этого бросила на кровать. Не

уверена, что смогла бы поднять руки достаточно

высоко, чтобы распутать колтуны. Выдавить немного

шампуня на голову — одно, а вот причёсывание уже

напоминало невыполнимый подвиг. Он указал на

табурет перед моим туалетным столиком.

— Ты такой странный, — признала я, когда

села. Я упорно старалась не смотреть на его

отражение, сосредоточив всё внимание на своём

лице.

Айзек посмотрел на меня сверху вниз, его

движения были размеренными и нежными. У него

квадратные широкие ногти; а п р о м ужские руки

нельзя сказать, что они не ухоженные или не

красивые.

— Почему ты так сказала?

— Ты причёсываешь меня. Ты даже не знаешь

меня, но ты в моём доме причёсываешь меня,

готовишь мне ужин. Ты был барабанщиком, а теперь

хирург. Ты почти никогда не моргаешь, — закончила

я.

К тому моменту, когда я закончила свою мысль,

в его взгляде было столько грусти, что я пожалела о

сказанном. Он провёл щеткой по моим волосам в

последний раз и положил её на трюмо.

— Ты голодна?

Мне не хотелось есть, но я кивнула. Встала и

позволила ему проводить меня вниз.

Я ещё раз оглянулась на тумбочку и только после

этого последовала за доктором.

Люди лгут. Они используют других людей и

лгут им, постоянно скармливая чушь про свою

верность и про то, что они никогда не уйдут. Никто

не в состоянии выполнить такое обещание, потому

что наша жизнь напоминает времена года, а они

имеют обыкновение сменять друг друга. Ненавижу

перемены. Нельзя полагаться на времена года, можно

верить лишь в то, что они сменят друг друга. Но

прежде чем это произойдёт, и прежде чем получить

урок, чувствуешь себя хорошо благодаря глупым,

пустым обещаниям. Человек предпочитает верить

им, потому что ему это необходимо. И наступает

тёплое лето, красивое и безоблачное, и человек

чувствует только тепло. Нам свойственно верить в

постоянство, потому что люди, как правило,

появляются в нашей жизни, когда та хороша. Я

называла таких людей «слетающиеся на лето» и

подобных «слетающихся» в моей жизни было

предостаточно, чтобы усвоить, что когда прид ёт

зима,

они

покинут

меня.

Когда

жизнь

«замораживает» человека, а он дрожит и ищет

защиты под кучей слоёв одежды, стараясь выжить, то

остаётся один. Сначала даже не замечает. Слишком

холодно, чтобы можно было мыслить ясно. А потом

внезапно поднимает голову, и видит, что снег уже

начинает таять, и понимает, что зиму провёл в

одиночестве. Это своди ло меня с ума. И этого