меня.

— Сенна, — зовёт он.

Я

не

поднимаю

голову.

Стараюсь

не

рассыпаться на части. На моей тарелке рис. Я считаю

зёрна.

— У меня ушло много времени... — он

замолкает на мгновение, — …для того, чтобы

перестать ощущать тебя повсюду.

— Айзек, не надо. Правда. Я понимаю. Ты

хочешь быть со своей семьёй.

— Мы не очень хороши в этом, — констатирует

Айзек. — В разговорах. — Он опускает свою тарелку.

Я слышу звон серебряных приборов. — Но хочу,

чтобы ты знала одну вещь обо мне. Хочу здесь

ключевое слово, Сенна. Я знаю, тебе не нужны слова

от меня.

Я пытаюсь отгородиться от его слов с помощью

риса; всё, что стоит между мной и моими чувствами

— рис.

— Ты молчала всю жизнь. Ты молчала, когда

мы

встретились,

молчала,

когда

пострадала.

Молчала, когда жизнь продолжала наносить тебе

удары. Я тоже был таким, в некоторой степени. Но не

так, как ты. Ты само спокойствие. И я попытался

расшевелить тебя. Это не сработало. Но это не

значит, что ты не разбередила мне душу. Я слышал

всё, что ты «не говорила». Я слышал всё так громко,

что был не в состоянии отгородиться от этого. Твоё

молчание, Сенна, я слышу его так громко.

Я опускаю тарелку и вытираю ладони о штаны.

По-прежнему не смотрю на него, но слышу тоску в

голосе Айзека. Мне нечего сказать. Не знаю, что

сказать. Это доказывает его точку зрения, и я не хочу,

чтобы он был прав.

— Я слышу тебя до сих пор.

Я

встаю.

Задеваю

свою тарелку, и она

опрокидывается.

— Айзек, прекрати.

Но он этого не делает.

— И это не я не хочу быть с тобой. Это ты не

хочешь быть со мной.

Я

бросаюсь

к

лестнице.

Игнорирую

перекладины и спрыгиваю… приземляюсь на

корточки.

Чувствую себя зверем.

«Жизнь которррую вы выбиррраете и есть

ваша сущность».

Я зверь, сосредоточенный на выживании.

Ничего не даю. Ничего не принимаю.

ДЕПРЕССИЯ

От меня воняет. Не тот запах, который

источаешь в жаркий день, когда солнце поджаривает

кожу и человек пахнет как копч ёная колбаска.

Хотела бы я пахнуть именно так. Это означало бы,

что тут есть солнце. Я чувствую затхлый запах, как от

старой куклы, которая была заперта в шкафу в

течение многих лет. От меня несёт не мытым телом и

депрессией. Да. Я лениво размышляю о вони, и о

том, как некрасиво седая прядь свисает мне на лицо.

Я даже не стараюсь убрать её с глаз. Я лежу,

свернувшись под одеялом как эмбрион. Понятия не

имею, как долго я лежу здесь — несколько дней?

Недель? Или может мне просто, кажется, что недель.

Я состою из недель, дней недели и часов недели, и

дней и минут и секунд и...

Я даже не на чердаке. Там теплее, но несколько

дней назад я выпила слишком много стопок виски и

пока была в полубессознательном состоянии и

боролась с тошнотой, наткнулась на комнату с

каруселью. У меня слишком сильно кружилась

голова, чтобы разжечь огонь, так что я лежала и

дрожала под одеялом, стараясь не смотреть на

лошадей.

Пробуждение было похоже на утро после

ночной попойки, когда оказываешься в постели с

бойфрендом лучшей подруги.

Сначала я была слишком потрясена, чтобы

двигаться, поэтому просто лежала, парализованная

стыдом и тошнотой. Мне казалось, что находясь там,

я кого-то предаю, но я так и не разобралась кого.

Айзек не искал меня, но если учесть, что мы всю

ночь передавали друг другу бутылку, он, вероятно,

чувствовал себя так же ужасно, как и я. Последнее

время мы так и живём: после ужина встречаемся в

гостиной, чтобы выпить из бутылки, которая уютно

ощущается в наших руках. Послеобеденная выпивка.

Только наши порции еды становятся вс ё меньше и

меньше:

горсть

риса,

небольшая

кучка

консервированной моркови. Последнее время в

наших желудках больше алкоголя, чем еды. У меня

вырывается стон при мысли о еде. Мне нужно

пописать и, возможно, вырвать. Я туда -сюда вожу

кончиком пальца по хлопковому постельному белью.

Туда-сюда, туда -сюда, пока не засыпаю. « Landscape»

по-прежнему играет. Песня не прекращает играть

никогда. Наш Смотритель Зоопарка жесток.

Туда-сюда, туда -сюда. Слева от кровати на

стене наклеены обои, на которых изображены

крошечные карусельные лошадки, плавающие на

кремовом фоне. Вот только они не злятся, как

лошади, прикреплённые к кровати. У них нет

широких ноздрей, и не видно белков глаз. К их

хохолкам привязаны цветные ленты, а драгоценные

камни красного цвета украшают сёдла. Справа от

кровати стена выкрашена в синий, в центре комнаты

кирпичный камин. Иногда я смотрю на синюю стену,

но остальное время мне больше нравится считать

маленьких лошадок на обоях. А потом наступают

моменты, когда я зажмуриваю глаза и представляю,

что дома в своей постели. У меня другие простыни, и

одеяло не такое тяж ёлое, но если я буду лежать

неподвижно...

Именно тогда всё меняется. Я уже не уверена, что

хотела бы находиться в собственной постели. Там так

же холодно, как в этой. Я не хочу быть нигде. Я

должна принять холод, снег и тюрьму. Я должна

быть как Корри Тен Бум ( Прим. пер.: Корри Тен Бум

— голландская праведница, помогавшая евреям во

время Второй Мировой войны) и попытаться найти

цель в страдании. На этой мысли я вхожу в ступор.

Мои мысли, двигающиеся по кругу целый день,

отключились. Я просто смотрю в одну точку. Пока , в

конце концов, не приходит Айзек; он приносит

тарелку с едой и ставит её на тумбочку возле

кровати. Я ничего не трогаю. И так в течение

нескольких дней, пока он не начинает умолять меня

есть. Двигаться. Поговорить с ним. Я смотрю на одну

из двух стен и проверяю, как долго могу обходиться

без чувств. Я мочусь в постель. В первый раз — это

несчастный случай, мой мочевой пузырь, натянутый

как шарик, наполненный водой, достигает своего

предела. Затем это происходит снова. Во сне я

перекатываюсь по кровати и нахожу новое место. Я

просыпаюсь ближе к камину в едва влажной одежде,

но это не беспокоит меня. Я, наконец, в том

состоянии, когда ничто меня не беспокоит.

Всплеск

Я извиваюсь в горячей воде, корчась от

неожиданности. Чуть не задыхаюсь, пока пытаюсь

выбраться, цепляясь ногтями за бортики ванной. Он

бросил меня туда как кусок мыла. Вода хлюпает

через борт ванны и его штаны и носки становятся

мокрыми. Я борюсь ещё несколько секунд, пока его

руки удерживают меня в воде. У меня нет сил, чтобы

бороться. Я позволяю себе погрузиться в воду. Ванна

настолько полна, что я могу погрузиться в неё

полностью. Я тону, тону, тону в океане.

Но покой мне только снится, потому что он хватает

меня под руки и пытается придать моему телу

сидячее положение. Задыхаясь, я хватаюсь за

бортики ванной. На мне ничего нет, за исключением

спортивного бюстгальтера и трусиков. Он наливает

шампунь мне на голову, а я луплю его по рукам, как

ребёнок, пока его пальцы не касаются кожи головы.

Только тогда я успокаиваюсь. Мо ё тело, ещё секунду

назад такое напряжённое,

обмякает,

а доктор,

потирая мне голову, вымывает из неё всякое желание