Лишь после этого начинается длительный «период диаспоры».
В этот период «мировой закулисой» были сняты все главные основания для внутренних (внутриеврейских) распрей (имевших место в период «второго Храма» в Иерусалиме): нет государственной теократии (не в смысле государственности, а в смысле централизации духовной жизни во главе с высшими иерархами, хотя иудейское государство сохраняло весьма широкую автономию) — некого и винить за притеснения и “несправедливость” кроме народов и властей, в среде которых живут сами иудеи. В «период диаспоры» каждая иудейская диаспора оставалась в первую очередь на одних и тех же “правах” по отношению к народам-«гоям». А затем уже отмечались некоторые различия в положении разных диаспор, которыми пренебрегали ради общей цели — «господства над миром» и «возвращения земли». То есть, всех иудеев диаспоры «уравняли» в “правах” друг по отношению к другу. Этого не было в период «второго Храма» в самом центре иудейской духовности и закона. По какой причине центр был упразднён за ненадобностью[112]. Это пришлось сделать вследствие двуличия иудаизма, которое заметил Дуглас Рид (цитату мы привели чуть выше)[113]. Дело в том, что двуличие иудаизма работает на глобальный сценарий лишь тогда, когда иудеи находятся в «чужой среде». Если же иудеи являются единой общностью со своей государственностью и жёсткой замкнутой (в определённой мере) теократией (как это было в Иерусалиме и его окрестностях) — двуличие иудаизма начинает действовать в отношении них же самих, то есть, внутрь общности[114]. И принципы двуличия вполне могут применяться исходя из происхождения, социального положения и т. п. как “закон”: наиболее “знатные” иудеи притесняют “бедных”, а последние объявляют первых “угнетателями”. Что и произошло в Иерусалиме в I веке до н. э.
Дуглас Рид анализирует всю последующую историю Европы через призму прецедента, положившего начало периоду «второго Храма»:
«Читателю придется однако заглянуть в самого себя, чтобы понять, если он сможет, почему эти марионетки, т. е. его собственные политические вожди, столь покорно подчиняются чужой воле. Первым из них был царь Кир. Без его помощи правившая евреями секта никогда не смогла бы вновь обосноваться в Иерусалиме, убедив рассеянные по просторам тогдашнего мира недоверчивые иудейские массы, что расовый закон силен и будет выполнен до последней буквы. Прямая и ясная линия причин и следствий тянется от падения Вавилона к событиям нашего века; после ряда последовательных катастроф, пришедший в упадок Запад может винить во всем этом первую не-еврейскую марионетку, Кира, даже больше, чем направлявших его хитрых и изобретательных жрецов-левитов. Эдуард Мейер (см. библиографию) пишет: “Иудаизм возник по воле персидского царя и с помощью его империи, в результате чего империя Ахеменидов[115] простирает свое влияние с большей силой, чем любая другая, непосредственно до нашего времени”[116]. Правильность вывода этого неоспоримого авторитета трудно отрицать.
За 500 лет до того, как появилось само понятие Европы, левиты установили свой “Закон”, а царь Кир создал прецедент[117], показав, как пойдет разрушение и гибель этого, тогда еще неведомого континента. Ко времени завоевания Киром Вавилона, пять книг Закона еще не были закончены. Секта левитов все еще усердно трудилась в Вавилоне, сочиняя историю, которая на таких примерах, как эпизод с “царем Валтасаром”, должна была придать правдоподобность невероятному и установить прецедент варварских действий двадцать пять веков спустя. Массы иудеев хотя и были уже приучены к религиозной нетерпимости, но не знали еще ничего о законе расовой нетерпимости, который готовился для них. Левитской секте предстояло завершить “Закон” и применить его к собственному народу. Это произошло в 458 году до Р.Х. во время правления другого персидского царя, и с тех пор “спор о Сионе” неумолимо противопоставляет иудейский народ остальному человечеству. Пуповина, связывавшая его с окружающим миром, была окончательно порвана[118]. Этот обособленный от всех народ, перед которым его жрецы, как знамя, несли легенду о падении Вавилона, был послан в будущее, как компактная сила среди чужих народов, уничтожение которых диктовалось его Законом».
Прошло всего 100 лет после окончания написания всего иудейского «закона» и начался период новой волны рассеяния и вербовки новых прозелитов. После захвата Иудеи (с этого времени территорию называют часто Палестиной) в 322 г. до н. э. Александром Македонским (356–326 гг. до н. э.) и усилению эллинистического влияния оказалось, что большая часть евреев, расселившихся в странах Восточного Средиземноморья, не знает иврита — языка Торы. Это послужило поводом для перевода Танаха на греческий язык.
Исторический момент был выбран «подходящий». Во второй книге учебного пособия мы уделили много внимания религиозной системе Древней Греции и распространению древнегреческой мифологизированной религии на территорию будущей Европы. Мы сделали следующий вывод.
Рассмотрев более внимательно содержание древнегреческой мифологии, можно увидеть — когда, кому и зачем понадобилась такого рода религиозная надстройка над только формирующейся общеевропейской культурой. Хронологически в это время (V–IV вв. до н. э.) Древний Египет давно был уже не самостоятелен, но при этом у греков всегда поддерживались тесные связи с Египтом: греки даже строили в Египте свои храмы в VI в до н. э. По всему видно, что древнегреческая культура формировалась под особым влиянием высшего египетского “жречества”. А самой Греции готовилась особая миссия: служить социально-культурным, философским и религиозным дохристианским эталоном организации жизни в европейских полисах. При этом не надо забывать, что иудаизм, как религия монотеизма, уже существовал несколько веков, а про христианство ещё никто нигде не слышал. Поэтому древнегреческую культуру надо рассматривать в совокупности (и даже — в историческом “контексте”) с процессом распространения иудаизма и иудеев в Европу.
То есть, для «гоев» самой лучшей религиозной системой была избрана древнегреческая система мифологического многобожия, которая должна была быть вписана (вместе с царями, императорами и воеводами) в систему иудаизма.
И первая (деревнегреческая мифология) и вторая (иудаизм) религиозные системы разной адресации (для «гоев» и для иудеев) но единого предназначения (завоёвывать мир) были “удивительно” синхронно готовы к употреблению в V–IV вв. до н. э. — после чего также “удачно” началась эпоха завоеваний Александра Македонского (ученика Аристотеля, «сына бога», благословенного “жрецами” Амона Ра и т. п.), распространявшего через завоевания территорий древнегреческую культуру и способствовавшего дальнейшему рассеянию иудеев.
Именно в это время в середине III века до н. э. в Египетской Александрии, как тогда сложилось — столице эллинистического Востока — был сделан перевод Ветхого Завета на греческий язык — самый распространённый и доступный в «высокоорганизованном» эллинистическом мире. Этот перевод назвали «Септуагинта» — перевод семидесяти «толковников» — переводчиков. Перед хозяевами иудеев стояла нелёгкая задача: не дать смешаться иудаизму с высокоорганизованной и авторитетной эллинистической культурой, сохранив при этом еврейство диаспоры. Наступил трёхсотлетний период состязания иудаизма на местах с древнегреческим религиозным наследием, в период которого сохранялся иерусалимский храм, как поддержка иудаизма из центра. Как уже говорилось, этот период закончился глубоким кризисом иудаизма в I веке до н. э. — в самом духовном центре, Иерусалиме. В то же время, хозяева иудеев убедились в неэффективности централизации иудеев, поскольку сам иудаизм — идеология революций, “подполья” и паразитизма в чужой для иудеев среде. Она не годится для поддержки государственности.
