Пришли мастера, Софья ушла на весь день в парк. Когда вернулась вечером, увидела узкую дверь как в кладовку, пол чисто вымыт. Стену довели до конца, и сын повесил на ее стороне в качестве звукоизоляции ковер.

Ковер не помог, он повесил еще один, огромный, на всю стену, пришлось снять: тонкий гипсокартон накренился. Тогда решил облицевать стену со своей стороны ячейками для яиц, но их надо накопить, процесс затягивался.

Все или почти все, о чем они говорили, Софья слышала. Может, обострился слух от того, что жила тихо, телевизора не было, Миша категорически запретил ящик для идиотов. Не хотела, но прислушивалась невольно. Запрещала себе, но не получалось: тонкая стена только приглушала звуки. Люба говорила с Мишей быстро, взахлеб, но не о носочках с сумочками, - о снах, о вере, о том, что шла-шла, и вдруг свернула в сторону, и в том месте, откуда она свернула, что-то случилось: камень с неба упал, машина промчалась на огромной скорости, кого-то убили, - фантазии хватало. Ее спасли в этот раз, но напомнили таким образом, что она недостаточно молится. Мистическая чушь привязывалась, и Софья начинала следить за каждым своим шагом, находя причинно-следственные связи, где их не было. Ругала себя, но продолжала прислушиваться. Когда наступала тишина, и начинал поскрипывать диван, Миша не забывал исполнять супружеские обязанности, Софья клала на ухо подушку, чтобы не слышать.

Иногда поздними вечерами доносились напряженные голоса, - супруги ссорились. До головной боли прислушивалась, но во время ссор они уходили в дальний угол: при открытой форточке уличные звуки заглушали злые голоса.

Понять, что было причиной ссор, Софья не могла. Знать важно, она хотела внуков.

Не ночью, подслушала днем их громкий разговор, видимо, думали, что ее нет дома.

- Миша, пойми, я не обманывала в этом тебя.

- В этом нет, я умею отличать заблуждение от обмана, а в другом?

- Ты всегда правду говоришь? - зло спросила Люба.

О, девочка бывает кусачей, не такая уж она забитая, - удивилась Софья. И ей это понравилось. По опыту знала, забитые детки способны на самые коварные проступки.

- Нет, не всегда, - подумав, ответил Миша, - Жалею потом, ложь мешает, потому что душа тяжелеет. Меня мучает тоска по гармонии.

- Что говорить обо мне, не продвинутой, как ты. Но с тобой мне уже не страшно.

Дети еще, маленькие дети, верят, что спасутся хотя бы от одиночества.

Когда их не было дома, наступала тишина до звона в ушах, она чувствовала себя как космонавт в барокамере. Мучила бессонница. Она лежала в темноте, было душно, пульс нарастал в висках, в шее, вот-вот что-то там внутри оборвется, и сердце остановится.

Утром Люба тревожно спрашивала, не заболела ли она.

Не дождетесь, - мысленно отвечала Софья.

Иногда казалось, что ее сторонились, хотели забыть, что она есть, поставили стену и с глаз долой. Не получится, или она не педагог. Отчуждение необходимо преодолевать, ссориться, мириться, все, что угодно, но замечать друг друга и научиться жить дружно.

Дождавшись мирного вечера, когда на кухне Люба варила рис, Миша резал лук и капусту, она вынесла рисунок, который ей подарил Яков при знакомстве. Сын его видел много раз, хотелось напомнить.

Он бережно принял его, позвал Любу, обнял ее и стал комментировать:

- Видишь, тройное восприятие: где-то там настоящий мир, мы видим его через затуманенное стекло, через струи дождя. Наведя лупу, вместо четкости, искажаем его до неузнаваемости.

- В чем смысл? - спросила Люба.

- Лупа - инструмент ученого, понимаешь? Художник показал, что никакая лупа не поможет найти истину, она дается верующему по вере его.

Раньше он говорил другое: в этом рисунке изображена связь божественного и человеческого через Софию.

Софья уже жалела, что показала рисунок.

- Когда Миша был ребенком, - обратилась она к невестке, - любил подолгу смотреть в небо на птиц. Следил за самолетом, пока он не исчезал за горизонтом. Потом стал видеть летающие тарелки.

- Вы не верите в них? - удивилась Люба.

Поговорили, называется.

Яков высмеивал тех, кто видел летающие тарелки. Считал их сумасшедшими. Но Миша спорил, ведь он видел. Нет, не общался с инопланетянами, но все впереди. Когда случались мистические видения, сын возбуждался, краснел, бледнел, глаза подозрительно блестели, Софья боялась, не употребляет ли какую-нибудь дрянь. Но Яков успокаивал, это гормоны, действуют круче любой дряни. Опасного нет, если подросток считает, что мысли материальны и что влияют на вселенную. Перерастет со временем.

- Молодую энергию да к старческому опыту, мы бы жили в раю, - смеялся Яков.

Сын возмущался:

- Рай на земле невозможен, человечество надо спасать.

- Если от озоновых дыр и метеоритов, пусть занимаются ученые, - возражал Яков.

- Вы оба странные, верите в бессмертие, а опасаетесь за свою жизнь, - усмехалась Софья.

Ночью разбудил голос сына за стенкой: "Только садист мог так поступить. Не оправдывай его за то, что он поэт". Люба заплакала.

Потом, до утра Софья прислушивалась к ее бормотанию и всхлипываниям, но ничего не поняла. Решила, что у Любы бурное прошлое, хотя и не скажешь по ее внешности и неумению выглядеть сексуальной. Миша ревнует, значит, что-то в ней есть притягательное для мужчин. Что именно, Софья не представляла, и это ее пугало.

Лето, жара, все обострилось, она жила в ожидании несчастья. И случилось.

Непонятно, почему в обычный день, даже не выходной и не праздничный, надо поминать Нину, ведь уже поминали месяц назад, в день смерти, но у верующих свои даты.

Миша сходил в церковь и поставил свечу за упокой души своей родной тети Нины.

Вечером сели втроем на кухне, пили кагор, женщины выпили немного, а он мало ел и наливал себе рюмку за рюмкой, бутылка быстро опустела. Пьяным не выглядел, только лицо потемнело, и пугал пристальный взгляд в угол за газовой плитой.

- Отец мне признался, что вы вдвоем ее убили, - тихо сказал он.

- Миша! - вскричала Люба и вскочила так неловко, что упал стул.

С ней случилась истерика. Когда она скрылась в комнате, Софья спросила его спокойным голосом, сама удивилась своему спокойствию:

- Ты давно об этом знаешь?

- Давно, отец покаялся перед смертью.

- Когда он умирал, тебя рядом не было. Ты даже на похороны не пришел.

- Я приходил к ним.

- И ты ему поверил?

Сын молчал.

- Когда ты и Маша были маленькими, и я собиралась с ним развестись, он хотел забрать вас у меня.

- А тебя упрятать в психушку. Я не твой сын.

- Чей же?

- Твоей сестры. Она родила меня.

- Как она могла родить тебя, если ты появился на свет после ее смерти? Перед тобой я родила Машу.

Ей стало весело.

- Я старше Маши, вы подделали мое свидетельство о рождении.

- Как ты это представляешь? - она почувствовала, что может потерять контроль над собой, что надо уйти, поговорить завтра, когда он протрезвеет, но не могла остановиться, - Мы убили твою мать? Как ты с этим живешь столько лет? У тебя есть доказательства нашего преступления?

- Я советовался с экстрасенсом, показывал ее фотографии, я ведь помню, как вы рассматривали их, ваши лица были как у убийц.

- Какие у нас были лица?

- Твои глаза. Зрачок - точка ненавистия, как дуло пистолета.

- Но ведь она утонула.

- Вы приговорили ее. Неважно, каким способом. Вы хотели ее смерти, и этого достаточно.

Софья почувствовала слабость, старалась держаться, но обвинение чудовищно, не выдержала:

- Ты понимаешь, что говоришь? Твоя мать убийца. Заявляй в милицию. Сейчас, немедленно, вызывай, иначе вызову я.