Страшно не было, ведь страшнее психушки только смерть.

Лес расступился, и слева на пригорке, как и обещали художники, появилась деревенька, погруженная во тьму, только луна на чистом небе. Потом она узнала, что в бурю повалились столбы с проводами, и некому их поставить.

Она пригляделась и увидела в оконце приземистого дома слабый огонек свечи: "Свеча стояла на окне", - она постучала, форточка открылась, вырвались клубы пара, пахнуло теплом, и на вопрос, где живет художник, ответили певучим женским голосом:

- Спускайся, милая, по дороге, под гору, мимо вон того леска, увидишь свет, там найдешь своего брата.

Даже с того места, где стояла Софья, сквозь ели видно было, как светилось окно.

Дом брата будто сбежал из деревни и остановился у самой насыпи железнодорожной линии. Когда по рельсам проходили составы, груженные лесом и еще чем-то тяжелым, трясло так, как показано в финальных кадрах фильма Тарковского. Зато всегда было электричество. Художник без света не существует. Радовало, что составы проходили нечасто.

Софья постучала в окно. Брат выключил свет, раздвинул занавески, открыл форточку.

- Нина!? - с испугом и восторгом воскликнул он.

- Это я, Соня. Ваня, ты что? Откуда Нина? - она расплакалась.

Брат вышел, обнял ее и повел как маленькую, в избу. Она переступила порог и попала в большое теплое пространство: три оконца, печь, и деревенская грубая мебель.

- Ты стала очень похожа на сестру, - он кивнул на портрет.

Портрет висел в простенке между окнами. На лицо сестры падала тень, зато на красное платье и красный берет брат не пожалел яркой краски. Нина никогда не носила беретов и красных одежд. В замужестве предпочитала синий, темно-синий, до черноты. Блузки и кофты ее любимых нежных оттенков зеленого, пересыпанные лавандой от моли, лежали в кладовке.

В левом углу картины она прочитала: "Сестра моя жизнь".

Брат сказал, живи, сколько надо, и отстранился, ушел в себя и почти все светлое время писал пейзажи, готовился к выставке в Москве. И ему было неинтересно слушать, что произошло у нее с Николаем. "Твой Николай это куча дерьма. Зачем ковыряться в нем? Наберись терпения, Дуся не будет долго возиться с детьми, так что все будет хорошо", - повторял он Якова.

Вдали от детей она уже не думала о смерти, уже не боялась за них. Даже успокаивала себя, что Дуся справится, раз так привязана к внукам.

Яков бывал у них дважды в год: в день рождения и день смерти Василия. Первое письмо от него пришло через месяц. В конверт был вложен рисунок сына: звезда, желтый круг - солнце, желтый полукруг - луна, танк, самолет, - много всего, но никакой композиции. Брат отметил: племянник - не художник. Может, будет актером. Софья сомневалась в этом.

Николай жил у какой-то женщины, дома не появлялся и денег не приносил. Приходил к Якову читать свои стихи. Рифмованная проза, - оценил их Яков.

В следующем письме был рисунок Маши: тоже желтый круг солнца на голубом фоне, и розовый треугольник. Софья поняла, парус плывет по морю.

Наконец пришло письмо от Якова, что Дуся разыскивает ее, хочет помириться. Она устроилась на работу, надо кормить большую семью. Николай не помогал, а муж - милиционер вышел на пенсию по состоянию здоровья. Дуся жаловалась Якову, никому ничего не надо, только я рыжая. Она работала в павильоне на кольце трамвая, торговала гнилой картошкой. И другими овощами торговала, тоже гнилыми.

На кольце трамвая был полустихийный рынок, под крышей ментов. Это небольшое пространство с полупустыми прилавками, с непросыхающими лужами, в детстве казалось ей целым миром, заманчивым, полным сюрпризов и чудес, таким же неизведанным как мир взрослых. Она помнила глиняные копилки: серых кошек с голубыми глазами и розовыми бантами, розовых свинок. Кроме копилок попадались редкой красоты расписные свистульки. И еще сладкие петушки на палочке. И еще деревянные коробочки в виде сердечек, обклеенные морскими ракушками. И еще был мясной ларек, полки часто пустовали, но мама без куска телятины для детей не уходила, ей продавали, как она говорила, из-под прилавка, чуть дороже.

* * *

В конце мая Софья поехала домой. Но сначала решила встретиться с Дусей.

Дуся торговала в павильоне номер восемь, такой же номер ее квартиры, об этом написал в письме Яков.

При приближении к павильону Софья почувствовала сильный запах гниения. В ящике увидела капусту трапециевидной формы - овощ подпортился и подвергся ампутации. Рядом в ящике морковка щетинилась ростками, хотелось ее побрить. Дуся работала в поте лица, за овощами стояла очередь, хотя рядом, на прилавках частники продавали капусту, морковку, свеклу и картошку - загляденье, любую сельхозвыставку украсят. Но дороже никто не хотел платить.

Софья прошлась по рынку. Когда вернулась к павильону, ящики опустели, даже не было ампутированной капусты, и Дуси тоже не было, все брошено: гири, мелочь на сдачу.

- Качество, охринеть, - услышала она хриплый женский голос, и оглянулась. За прилавком, там, где располагались частники, румяная тетка торговала чесночной ботвой. Свежей, майского урожая. - Не хотите? А букетик жене? - она ловко достала из-под прилавка красные тюльпаны и протянула мужчине замороченного вида. Он послушно достал деньги, взял цветы и ушел.

Софья засмеялась. Подошла Дуся, увидела ее и тоже засмеялась беззубым ртом.

Зеленое безумие повторилось

Когда Софья вернулась от брата из Прилопино, Дуся зазывала ее с детьми на выходные. Она все еще была замужем за милиционером, врачи ему поставили смертельный диагноз: проживет от силы месяц - два, но прошел год, а он продолжал жить вопреки предсказаниям. И даже исправно исполнять супружеские обязанности. И даже напиваться. Дуся тратила много времени и сил, чтобы найти очередную бутылку водки. Муж из дома не выходил, понятно, что водкой снабжали его друзья, тоже менты. За ними уследить она не могла.

Дуся бежала в магазин за шоколадным вафельным тортом для Миши, и шоколадкой для Маши. Могла заранее купить, но ей очень хотелось вырваться из дома.

Лежачий Семен, как считалось, на последнем издыхании, желтый и страшно худой, поднимался, держась за стену, добирался до туалета, доставал из бачка бутылку водки и надолго присасывался к ней. Аккуратно ставил бутылку на место и бодрым шагом удалялся в комнату.

Маша понимающе следила за ним, Миша в ожидании поглядывал на дверь: он любил сладкое.

Если дети бегали во дворе в ожидании бабушки, Семен наливал водку в граненый стакан и заводил поучительную беседу. "Бабы все одинаковые, - начинал он, - вам бы всем кудахтать и крыльями хлопать. Бегает она так, хлопает, пока я ее не успокою. У меня во, какой стоячок! насажу ее на конец и гоняю, туда-сюда, она визжит, а я наяриваю, верчу, верчу, все ускоряясь, - он залпом выпивал содержимое стакана и наливал новую порцию, - Ага, я ускоряюсь, а она все молчит и глаза закатывает, - залпом пил и опять наливал, - Как в медузу тычусь, ты видела медуз? Вот такие дела". Он залпом выпивал и долго кашлял, трясясь худым телом.

А она, дождавшись Дуси, убегала в свой полуподвал, что-то подкрасить, подклеить, все не могла остановиться. С учительской зарплаты закупала разные оттенки зеленой краски и куски зеленых обоев, - зеленый цвет завораживал.

С переездом многодетной семьи в квартиру над ними полезли тараканы. Маша предположила, что жрут клей. Приходилось их травить дихлофосом. Едкий запах ощущался, только когда они с улицы входили в дом, но вскоре привыкали и уже не замечали.

В комнате наклеила темно- зеленые обои, детский уголок выделила светло- бирюзовыми, с красными зверушками. Остатками разных кусков заклеила стены туалета.