Ирландский епископ седьмого века, прославленный тем, что обратил английских язычников-мерсийцев в христианство. Однако после смерти епископа широко распространился слух, что благочестивый Диума, или Диона, на самом деле был женщиной.

— Но декан, — возразил я, — епископ Салмон получил всю положенную десятину. Я привез все, что вы сказали.

— Так и есть, и деньги тоже. Я заинтригован, как это тебе удалось, отче.

Декан чопорно, с непроницаемым лицом сидел в кресле, придвинутом к моему очагу. Я не мог отвести взгляда от его рук: сложенные пальцы ритмично сгибались и разгибались, подобно пульсации глотки змеи, заглатывающей добычу.

— Я... я сделал, как вы сказали: пригрозил прихожанам... отлучением, — у меня перехватило дыхание, будто эти тонкие пальцы сжали горло.

— Хорошо, хорошо, — задумчиво повторил он. — Значит, они все-таки нашли деньги, а? Должен признаться, я удивлен, особенно узнав, что мор скота дошел до здешних мест. Я думал, тебе будет сложновато их убедить. Разве нет?

Он сделал паузу, внимательно глядя на меня. Я пытался угадать по его лицу, верит ли он мне. Или это опять какая-то игра? Собирается ли он потянуть время, а потом без предупреждения потребовать сундук с церковным серебром? Человек, которому я заложил серебро, поклялся молчать. Его репутация тоже на кону, сказал он. Но у церкви везде есть глаза и уши.

Декан улыбнулся мрачной улыбкой палача.

— Я впечатлен, отец Ульфрид. Похоже, твои прихожане богаче, чем кажутся, — он наклонился вперед, ухватившись за ручки кресла. — Очень хорошо, тем легче будет собрать рождественские подати.

— Но декан, простонародье не платит рождественскую подать. Дворяне и землевладельцы обязаны приносить церкви дары, но небогатые люди отдают, что могут, только на Крещение.

— Верно, верно. Вижу, ты послушался моего совета, почитал записи своих предшественников. Не волнуйся, уж епископ Салмон позаботится о том, чтобы землевладельцы в полной мере выплатили положенное на Рождество. Но его пряосвященство епископ полагает, что и простые люди могут пожелать принести немного больше, чем привыкли в прежние времена. Церковь очень пострадала за последние месяцы. Повсюду случился неурожай, мы понесли большие убытки из-за мора скота. Епископ Салмон беспокоится, что церковь не сумеет предложить помощь и спасение всем нуждающимся. Я очень хотел бы заверить его преосвященство, что добрые прихожане всеми силами станут стремиться помочь, содействовать великому труду нашей церкви.

Я вскипел от гнева.

— Мне казалось, декан, вы говорили, что неурожай послан людям за грехи? Если так — разве не должны были спастись земли доброго епископа? Или Бог не способен отличить святого от грешника?

Я увидел, как окаменело лицо декана, и понял, что совершил ужасную ошибку. Этот человек не станет терпеть, когда против него оборачивают его собственные слова.

— Его преосвященство епископ безупречен, чего, к сожалению, не скажешь обо всех его подчинённых. Кому, как не тебе, знать, отец Ульфрид, многие из тех, кто служит церкви, погрязли в беззакониях, так что сами небеса вопиют против грехов священников и прочих так называемых слуг церкви. — Он поднялся и накинул плащ. — Но будь уверен, Отец Ульфрид, я не оставлю тебя в одиночестве нести столь тяжкое бремя. Поддерживать приходских священников в их великих трудах — это моя работа. Я лично приеду к Рождественской мессе в церковь святого Михаила, чтобы прочесть проповедь народу Улевика и напомнить об их обязательствах на Богоявление. Уверен, я смогу обратиться ко всей пастве. Я был бы очень расстроен, узнав, что впустую проделал такой длинный путь в холодную погоду.

Он бесшумно закрыл за собой дверь моего дома. Не тот это человек, чтобы хлопать дверями, да ему и незачем. Спустя несколько секунд я услышал удаляющийся стук копыт его лошади. Не в силах подняться с кресла, я бессмысленно смотрел на закрытую дверь. Комнату заполнял промозглый холод, как будто декан привёз с собой вонь темницы епископа.

Теперь я погиб. Декан не только обнаружит, что в церкви почти не осталось паствы, но сразу же, едва переступив порог рождественским утром, заметит пропажу серебра. За оставшиеся две недели мне не собрать денег для выкупа. И я ничего, совсем ничего не могу с этим поделать. Кража церковного серебра карается смертью. Другим священникам удавалось избегать наказания даже за хладнокровное убийство, подав прошение о помиловании духовного лица, но эту милость мог даровать только епископ, а декан постарается, чтобы мне она не досталась. И меня не просто повесят. Декан, конечно, сочтёт медленную смерть от удушья в петле слишком лёгкой. Уверен, сначала я сполна расплачусь за Хилари.

Я смотрел на балку над головой, представляя себя висящим на ней. Хрустнет ломающаяся шея, и всё будет кончено. Не в доме, тут стропила слишком низкие, в церкви, где балки повыше. Можно спрыгнуть с них или повеситься на крестной перегородке. Декан решит, что это справедливо — жизнь священника в качестве рождественского подарка. Одним грешником в церкви меньше. Подходящая десятина.

Кто-то толкнул сзади мое кресло так, что оно опрокинулось. Я вскрикнул от неожиданности, едва не упал на пол, уцепившись за тяжёлый стол, и с трудом поднялся на ноги. Позади меня, закатывась от смеха, стоял Филипп. А я даже не слышал, как он подошёл.

— Что, отче, поймал я тебя врасплох? Ну, я тебя не осуждаю. Видел, как отъезжал этот епископский хорёк, — Филипп шлёпнулся в кресло, где недавно сидел декан. — Я сам как-то послушал этого мерзавца — так уже готов был просить слуг прибить меня, чтобы избавить от страданий. — Он пнул носком сапога мою ногу. — Ну, хватит уже, поднимайся. Разве так встречают гостей? Я хочу вина, и не говори, что у тебя его нет.

Я спотыкаясь поплёлся за графином и парой кубков. Руки тряслись так, что на полу остались капли, а на стол пролилась целая лужа вина. Мне было наплевать. Я сунул ему кубок, и, прежде чем он успел сделать хоть глоток, залпом выпил, тут же налил себе ещё и снова отхлебнул.

Филипп поднял брови.

— Что, жареным запахло? Ну и чем ты на этот раз прогневил епископа?

Я глотнул ещё вина.

— Если хочешь знать, он приходил сообщить, что намерен в рождественское утро обратиться к моей пастве. Похоже, в этом году казна епископа сильно поубавилась, и потому декан хочет внушить деревенским, чтобы были щедрее на Крещение. Да и тебе этого не избежать. С землевладельцев епископ Салмон тоже собирается содрать полный рождественский налог, можешь так и передать своему дяде.

Филипп только усмехнулся.

— Епископ может требовать налоги с Поместья, пока ему не придёт черёд плясать с чертями в аду, но дядя сумеет выкрутиться, как всегда. — Он откинулся на спинку кресла, упираясь в стену ногами в новых сапогах из красной кожи. Филипп всегда разваливался в кресле или стоял подбоченившись и расставив ноги, как будто собирался заполнить всё пространство своим огромным телом. — Значит, этот хорёк прочтёт рождественскую проповедь, так, отче? Ну, по крайней мере, в церкви вас будет двое. Не то стоял бы ты там один, и мессу некому было бы слушать, кроме пауков.

— После той мерзости, что Мастера Совы сотворили в канун дня Всех святых, деревенские не вернутся в церковь, — ответил я. — Вы же вытащили ребёнка из могилы. Думаете, они такое забудут? В самом деле воображаете, что они станут платить за вашу защиту после того, что вы на них выпустили? Скоро они поймут, что только церковь может защитить их от этого демона.

Филипп рассмеялся.

— Деревенские видели, как ты удирал, вопил как девчонка, едва увидев демона. Вряд ли они понадеются, что ты защитишь их от Оулмэна.

Я почувствовал, как горит лицо, и отвернулся, чтобы подлить себе вина.

— Но из твоей церкви пропала ведь не только паства, так, отче?